22 февраля в Лос-Анджелесе состоится вручение ежегодной премии Американской киноакадемии «Оскар» – одно из самых значительных и ожидаемых событий в мире кинематографа. Среди номинированных на эту премию иностранных (то есть, не сделанных в США) фильмов – картина «Левиафан» российского режиссера Андрея Звягинцева.
Фильм о криминальной и человеческой драме на русском Севере, в котором главные отрицательные персонажи – это состоящий в «Единой России» мэр небольшого города и архиерей Русской Православной Церкви, уже собрал несколько наград: «Левиафану» был вручен приз Каннского фестиваля за лучший сценарий, а также приз Голливудской ассоциации иностранной прессы «Золотой глобус» за лучший фильм на иностранном языке.
В России картина была принята с раздражением представителями власти и церкви, и с восторгом – многими критиками политики Владимира Путина. Впрочем, и среди оппозиционеров в России есть люди, которые считают, что «Левиафан» сделан специально для западной аудитории.
О номинации на «Оскар», любимых режиссерах американского кино, социальном контексте, церкви и главной загадке фильма «Левиафан» Андрей Звягинцев рассказал в эксклюзивном интервью Русской службе «Голоса Америки».
Данила Гальперович: Первый вопрос – скорее, даже технический: что означает номинация на Оскар, насколько этот процесс репрезентативен, или такая номинация может быть делом случая?
Андрей Звягинцев: Технически – это 6 тысяч голосов членов Американской киноакадемии, которые дома у себя, в тишине, в уединении принимают решение, где поставить галочку. Я абсолютно убежден, что это вопрос судьбы. Политические соображения, эстетические соображения, или какие-то другие соображения движут рукой, которая делает этот жест – галочку напротив фильма – это, что называется, никому не ведомо. Предвидеть результат совершенно невозможно. Больше 80 фильмов из разных стран, лучшие картины представителей своей национальной кинематографии были предложены на рассмотрение, и выбраны были только шесть. Потом три другие картины добавляет из общего числа специальная комиссия. Я думаю, что это очень правильная мера, потому что, действительно, может случиться, что какой-то важный фильм, событийно важный для мировой киноиндустрии и вообще для истории кино, может быть случайно выплеснут, как в России говорят, «не выплеснуть ребенка вместе с водой». И я знаю, что регламент предполагает следующее: никто не знает, какие три из этих девяти фильмов были добавлены специальной комиссией. Так что, говорить, что картина, попавшая в пятерку номинантов, является просто каким-то случайным выбором, тут уже не приходится. Уже одно это – серьезная оценка картины.
Д.Г.: Мы – американское медиа, и было бы странно не спросить вас о том, есть ли те в американском кино, кто на вас повлиял, кого вы смотрите с наибольшим вниманием, кто-то родной?
А.З.: Есть три имени, которые для меня очень важны. Это, пожалуй, Мартин Скорсезе, в особенности его период гиперреализма: «Бешеный бык», «Таксист», эта пора, когда он снимал Де Ниро в лучшие годы, в пору его цветения – 70-е, 80-е, 90-е. Да, Скорсезе для меня очень важная фигура. Но, пожалуй, самый важный, наверное, все-таки Джон Кассаветис – любой его фильм для меня очень важен. Джим Джармуш, Джон Кассаветис, ранний Мартин Скорсезе – такие вот «три кита». Есть еще, конечно, имена: Пол Томас Андерсон, его «Нефть» и «Магнолия», Вуди Аллен, который даже слишком часто радует, у него мне нравится «Манхэттен», «Энни Холл», «Интерьеры», у него такой послужной список! Кстати, узнавши однажды, что Вуди Аллен уже много лет не меняет шрифты своих титров, а ставит просто те же самые, я выдохнул и успокоился. Потому что уже где-то на третьей картине мы используем один и тот же шрифт. Дело в том, что в английском дизайне шрифтов значительно больше возможностей, а в кириллице, к сожалению, нужно приложить огромное количество усилий, чтобы найти какой-то хороший стиль. Мы однажды нашли это на фильме «Изгнание», фильм «Елена» был этим же шрифтом решен, и «Левиафан» тоже.
Д.Г.: Как вы отнеслись к очень громкой и зачастую очень критической реакции в России на «Левиафана»?
А.З.: Степень разлета мнений, степень поляризации общества, мне кажется, свидетельствует о том, что фильм очень важно прозвучал, очень событийно. Важно, что реакция есть. Принято говорить в таких случаях: «хорошо, что воспринято неравнодушно, а вызывает какой-то гнев или любовь, поляризацию». Я всегда думал, что это какие-то общие слова, но, на самом деле, крайне важно. «Ты не холоден и не горяч, но тёпл, а стало быть, изблюю тебя из уст моих» – это сказано в одном из священных текстов. Ровное отношение хуже всего, равнодушие – это значит, что ничего не произошло, значит, людей не зацепило. А раз так сильно зацепило – я сейчас говорю о негативной оценке – это значит, что мы попали в какое-то очень важное место, очень важное средоточие, в сердце бытия, я бы так сказал. Русский контекст сегодняшнего дня – каким-то причудливым образом мы попали в его сердцевину. При этом замысел фильма появился в 2008 году, то есть, это не просто острая, злободневная и актуальная тема, а как-то вот попали. Я люблю шутку эту произносить, когда мне задают вопрос относительно моей реакции: не так давно я сказал монтажеру фильма Анне Масс, с которой мы монтируем уже третью картину: «Аня, ты знаешь, реакция зрителя такова, что такое ощущение, что мы не просто попали в цель, не просто в точку, а мы попали прямо в сердце». Она говорит: «Да, нет, не в сердце, мы прямо по «фаберже» попали».
Д.Г.: У вас в фильме наиболее очевидный злодей носит значок «Единой России» и возглавляет местную власть. Насколько это соответствует тому, что вы сами думаете о российском правящем классе?
А.З.: Я не знаю, насколько это общая черта, но наш персонаж именно такой – он докручивает гайки до конца, даже тогда, когда есть судебное решение, и осталось просто прийти к судебному приставу и решить этот вопрос, поставив в известность жильцов – «через 24 часа ваш дом будет разрушен, поэтому успейте вынести все свое хозяйство». Даже в этом случае, в случае принятого судом решения, он все равно еще решил, что называется, «докрутить». Такие люди есть – люди мстительные, люди жаждущие первенства, превосходства, во чтобы то ни стало «докрутить эту гайку до конца». Кстати, в 2011 году, может быть, помните, в России была история, в эту пору мы писали сценарий, и реальность нам только говорила, что мы правильной дорогой движемся. Помните историю поселка «Речник», который сносили бульдозерами? Так вот, не так давно я где-то в газете зацепил информацию о том, что пристава, который распоряжался на этом сносе, убили. Страшновато становится. Надо еще иметь в виду, что мы никогда в процессе написания сценария не ориентировались ни на какого актера, кроме как в случае с «Левиафаном»: у нас где-то всегда маячила Лена Лядова как Лиля, и Роман Мадянов как мэр. Грубо говоря, даже текст писался с учетом его человеческих особенностей.
Д.Г.: Но образ, который он создал, очень точный.
А.З.: Мы читаем газеты, мы иногда смотрим телевизор, мы просто видим, что происходит. Мы, конечно, берем актера, опираемся на его психофизику и исходим из этого, но в основе этих существ очень много из газетных хроник.
Д.Г.: А вы связываете такого вашего мэра-единоросса, и то, как на вашу картину отреагировали российские чиновники – они же были самыми жесткими критиками, во всяком случае, поначалу?
А.З.: Разумеется. Когда ты узнаешь свой портрет, и он непривлекательный, тебе не хочется его видеть, хочется стереть это изображение с зеркала. Но оно же не стирается. В зеркале ты отражаешься сам, какой ты есть. Его можно только разбить, вот и все. Я так смотрю на это. Потому что живая реакция – это как Юпитер, ты сердишься, значит, Юпитер, ты не прав.
Д.Г.: Православному архиерею в вашем фильме отведена роль ставящего последнюю точку – то есть, не только церковь на месте дома главного героя построили, но еще и речь с осуждающим намеком на «Pussy Riot» произнесена, чтобы совсем уже все явно было. По вашему, церковь сейчас в России наползает на частную жизнь, на общество, как часть этого Левиафана?
А.З.: Речь православного архиерея – это вербатим (речь реального человека, используемая в спектакле или фильме – Д.Г.), мы взяли его из YouTube. Это реальный текст, сказанный в одном случае на открытии храма, в другом случае – на закладке храма, взятый с просторов Интернета. То есть, в этой речи присутствует отсыл к Pussy Riot только потому, что это – реальный текст. Наползает или нет? На самом деле, я вам скажу так: все зависит от людей, все зависит от того, как сами люди относятся к любому объекту, к любому факту жизни и к любому служению. Я убежден, что в церкви есть люди, которые действительно слышат Бога, действительно разговаривают с ним, действительно пекутся о своей пастве, а не о своем благополучии, действительно являются посредниками между Богом и людьми. Вот и все. Поэтому убежден, что обобщать или говорить клишированными какими-то такими штампами в любом случае, говоря о человеке, невозможно.
Д.Г.: И все же, архиерей у вас в фильме – это очевидно отрицательный персонаж.
А.З.: Я считаю, что церковь у нас отделена от государства Конституцией России. Мало того, клерикализм является нарушением свобод и прав граждан, то есть, клерикализм на уровне конституционного права запрещен, как альянс власти и церкви. Поэтому, как светский человек, я считаю себя абсолютно вправе критиковать любой институт, поскольку имею полное право свободно мыслить.
Д.Г.: В ваших фильмах, от «Возвращения» к «Левиафану», социальный контекст все сильнее, он проявляется как действующее лицо или фактор драмы все ярче. Это реакция на происходящие в России изменения?
А.З.: Реальность просится, требует говорить о ней. Но я не знаю, можно ли об этом сказать как о реакции. Просто ты живешь и реагируешь на происходящее. Сюжеты или замыслы тебя находят, не ты их. Ты не ходишь и не ищешь, чтобы такого еще снять. Они просто приходят и говорят – вот реализуй меня и все.
Д.Г.: Как вы относитесь к главной на сегодняшний день теме российской реальности – войне в Украине?
А.З.: Ужасно то, что мы вошли в конфликт. Что бы ни говорили украинцы, чтобы ни говорили россияне сейчас, в контексте событий – мы все равно являемся очень близкими по духу, по мышлению, по крови славянскими народами. Мы соседи и даже больше, чем соседи, мы ближе. Мы прожили большой период времени вместе, как бы его не называли – империализмом России или каким-то бременем российской политики, тем не менее – жизнь прожита вместе, мы говорим на одном языке. Поэтому это ужасно то, что происходит сейчас с нами. Это – настоящая катастрофа славянского мира. Объем, масштаб, детализация, тайны, которых мы не знаем, и ни один телеканал нам о них не расскажет, весь тот комплекс проблем, который существует, просто неизъясним и неизложим. О нем безмерно трудно говорить. Во всех приличных обществах предпочитают эту тему опускать, когда получается какая-то встреча друзей, товарищей, родственников. Потому что она приводит к каким-то жутким конфликтам, неразрешимым. В этом случае, в споре никогда не может родиться истина, потому что истина здесь либо как-то слишком высоко над схваткой, либо просто нам до нее еще долго и далеко идти.
Д.Г.: Последний вопрос – о самой тяжелой тайне вашего фильма. Жена главного героя погибает, и мы не знаем, покончила она с собой, или ее убили. Вы можете пролить свет на то, что вами в этом эпизоде задумывалось?
А.З.: Для меня это такая точка, где зритель, доверяя собственным ощущениям, движется в том или в ином направлении. Здесь – развилка, комментировать этого я никогда не буду, потому что я оставляю это на откуп зрителю. Зачем же мне сейчас вам отвечать на этот вопрос? Я видел, я присутствовал при том, когда два человека при мне, зная, что я имею отношение к этой картине, просто до хрипоты спорили. Один отстаивал одну точку зрения, а другой – другую, что является только лишним доказательством, что каждому дано по вере его, по его восприятию жизни, по его опыту жизненному, культурному багажу. Он сам решает для себя, что это было, вот и все. Зачем я буду в эти отношения с экраном вмешиваться?
