17 февраля 1947 года, ровно 73 года назад, вышла в эфир первая радиопередача Русской службы «Голоса Америки». Об истории вещания написаны книги, сняты фильмы, есть научные исследования и диссертации. Сейчас книгу об этом пишет старший научный сотрудник Центра Клементса по национальной безопасности при Техасском университете в Остине, в прошлом руководитель Русской службы, а затем глава Отдела вещания на СССР «Голоса Америки» Марк Помар (Mark G. Pomar). О своей будущей книге и о своем видении современных задач американского иновещания доктор философских наук Марк Помар рассказал в интервью нашему корреспонденту Вадиму Массальскому.
Вадим Массальский: Почему вы решили написать на эту тему? И о каком периоде вы пишете?
Марк Помар: Я пишу книгу прежде всего о том периоде, когда я лично работал на «Голосе Америки»: принимал решения, нанимал людей, определял, какие (радио-) программы делать. Я хочу рассказать и объяснить, что и как мы делали. И самое главное – почему мы это делали. И чем «Голос Америки» в 1980-е годы, когда я работал там, отличался от «Голоса» до моего прихода, то есть до начала работы рейгановской администрации.
В. М.: А чем он тогда отличался от 70-х годов? Ведь у «Голоса Америки» была та же Хартия (закон о вещании), холодная война продолжалась, а в редакции в основном работали те же сотрудники?
М.П.: Прежде всего, Рейган и его администрация считали, что «Голос Америки» и «Радио Свобода» являются очень важной частью американской внешней политики, в смысле – информации. И поэтому у нас был больший бюджет, больше сотрудников, у нас велось круглосуточное вещание. Но самое главное – в 1970-е годы действовала политика детанта (разрядки – прим. ред.) в отношении Советского Союза. И американцы – Госдепартамент в первую очередь – воспринимали это очень серьезно. Считалось, что нужно не раздражать Советский Союз, нужно искать общие интересы, которые нас сближают, поэтому вопросы, которые советским властям не нравятся: права человека, отказники, религия, диссидентство, лучше как-то обходить или показывать в общем американском контексте. Например, сообщать о том, что пишет американская пресса.
Я даже видел документ, подписанный директором «Голоса Америки» 70-х годов, в котором говорилось, что мы сами не приглашаем диссидентов в нашу студию, но если они находятся в Америке, то мы можем рассказать, что о них пишут американские газеты, такие как Washington Post или New York Times.
А в 80-е годы мы имели полное право приглашать к нам, кого хотели. Гости приходили к нам в студию и говорили то, что считали нужным, и читали свои произведения. У нас бывали и Мстислав Ростропович, и Галина Вишневская, и Василий Аксенов. Александр Солженицын дал нам интервью. У нас была свобода настоящих журналистов. Мы могли заниматься вопросами, которые были существенными для наших слушателей. И мы могли в общем-то не обращать внимание на то, что дипломаты хотели или не хотели проводить в отношениях с Советским Союзом.
В. М.: Марк, вы хотите сказать, что определенное давление со стороны дипломатии на вас было?
М.П.: Было в 70-е годы. Даже советская делегация (я читал об этом в документах) приходила на «Голос Америки» и жаловалась, что несмотря на «детант», все-таки Русская служба «Голоса Америки» передает о диссидентах, о таких «подонках», как Сахаров и Солженицын. И советская делегация заявляла, что пора это прекращать...
В. М.: Я уже знаю, что отдельная глава вашей будущей книги посвящена работе с Солженицыным? Почему вы выделили эту тему особо?
М.П.: Когда я поступил на работу в «Голос Америки», никакой связи с Александром Исаевичем не было. Он как-то обиделся на прошлое руководство, считал, что оно не проявляло интереса к его работе. Я же знал Наталию Дмитриевну (вторую жену А.И. Солженицына – прим. ред.) еще по Вермонту, когда я преподавал русский язык. Я был переводчиком Александра Гинзбурга в 1979-м году. В общем, я знал семью Солженицыных. Они знали моих двух дедушек.
В.М.: А кем были ваши дедушки?
М.П.: Отец моей матери, Сергей Марков, был одним из первых российских летчиков во время Первой мировой войны, потом воевал в армии Врангеля... Мой дедушка по отцу, известный русский богослов, писатель Михаил Помазанский, которого очень уважал Александр Исаевич. Солженицын специально ездил к нему в Джорданвилл (русский монастырь и семинария в штате Нью-Йорк – прим. ред.)
Почему я пишу о Солженицыне? Потому, что он не только согласился на интервью, на беседу со мной. Но он еще три дня читал для нас все Столыпинские главы из «Августа Четырнадцатого». Я сидел напротив него, и он мне их читал в своем отдельном домике в Вермонте, где он работал. И Солженицын сказал тогда мне, что он должен читать человеку, который понимает, что ему читают. И вот мы так с ним три дня провели.
Когда я вернулся в Вашингтон, у меня было много часов его радиозаписей. Мы составили программу. И в течение полугода передавили в эфир отрывки из романа с его (Солженицына) комментариями, с комментариями других людей. С одной стороны, это был для нас триумф. Не «Свобода», не Би-би-си, а «Голос Америки» имел честь быть первым и познакомить в эфире с этим романом. С другой стороны, на нас обрушилась критика со стороны тех эмигрантов, которые, возможно, завидовали Солженицыну и тому, что мы уделяем столько времени этому писателю. Кому-то Солженицын не нравился: слишком националист, слишком продвигает столыпинскую реформу, столыпинские идеи. А то, что Богров, убийца Столыпина, был еврей, вызвало ажиотаж по поводу каких-то антисемитских намеков. О нас писали в Washington Post, были совещания... Наконец все утихло, но это был прорывной момент для нас.
После чтения Солженицына у нас были и Войнович, и Аксенов, и другие писатели. То есть пошли совершенно другие радиопередачи. Раньше, в 70-е годы, не было такого чтения книг в эфире. Американцы вообще считали, что это не подходит для радио. В 80-е это стало нормальным. Я вот недавно, работая над книгой, вновь слушал архивную запись Аксенова, как он изумительно читает для нашего радио свой роман «Скажи изюм». Это все передает дух нашего времени.
В общем, я в своей книге пытаюсь передать, как мы работали, как мы отвечали на вызовы нашего времени. Мне кажется, что это был «золотой век» «Голоса Америки».
В. М.: Марк, вы пришли на «Голос Америки» с «Радио Свобода», а потом, в 1988, вернулись туда же. У вас есть редкая возможность сравнить, чем отличались тогда две эти радиостанции.
М.П.: Я помню такую деталь. Все совещания на «Свободе» велись на русском языке. А все летучки в Русской службе и в советском отделе «Голоса» – на английском. И когда я пришел сюда, я тоже предложил всем редакторам перейти на совещаниях на русский язык, который был рабочим языком нашего ведущего радиовещания. Дело в том, что я был первый не дипломатический работник, который возглавил советский отдел (USSR Division) «Голоса Америки». А для дипломатов, хотя некоторые из них и владели на каком-то уровне русским языком, проще было вести совещания по-английски.
Но самое главное, когда на «Голосе» говорили «мы», подразумевалось, мы – американцы. А когда на «Свободе» говорили мы, имелось в виду – мы русские, мы – бывшие советские. Америка была в стороне от «Радио Свобода». Там больше внимания обращали на Европу, на то, о чем пишут немецкие, французские, английские газеты. «Свобода» была европейской радиостанцией, которая вещала на Россию, на Советский Союз. Так, наверное, осталось и сейчас.
Лично я старался на «Голосе Америки» обращать больше внимания на то, что происходит в Советском Союзе, потому как именно это, по всем опросам, гораздо больше интересовало слушателей. Программы об интересных местах в Америке, где, к примеру, можно провести приятно отпуск, не были особенно актуальными для советских радиослушателей в каком-нибудь 83-м или в 85-м году. И я старался минимизировать то, что у нас называлось «Американа» – истории о жизни в Америке, о том, как люди работают, что покупают в магазинах... В то время мне это казалось поверхностным и неважным. Я стремился обратить внимание на существенные политические вопросы. Помню еще, как в 1986-м году, мы освещали Чернобыльскую тему. Мы регулярно приглашали в эфир специалистов по медицине, по ядерной безопасности. Мы круглосуточно рассказывали о том, какие нужно принимать меры.
Конечно, на «Голосе» было немало передач об Америке, на «Свободе» их не было совсем. На «Голосе» были музыкальные программы – о популярной, классической музыке. На «Свободе» не было таких программ. Считалось, что при глушении это бессмысленно. То есть дух на «Свободе» был более серьезный, аналитический, политический. А на «Голосе» было больше духа американского радио.
В. М.: Марк, а какую радиостанцию сильнее глушили?
М.П.: «Свободу», конечно. И были периоды, например, 1970-е годы, когда «Голос Америки» вообще не глушили. В мои времена нас снова начали глушить. Но, знаете, вам, Русской службе «Голоса Америки», сегодня работать гораздо труднее, чем нам в 1980-е годы. Тогда советская цензура каждый день предоставляла нам целый список тем, о которых мы могли говорить и которые могли сразу освещать. Сейчас нет той цензуры: что-то пропускают в эфир в России, что-то замалчивают. А значит, сложнее составить повестку дня, определить, какую информацию в первую очередь надо донести до российской аудитории. Но главное, на мой взгляд, – это полностью освещать любые проблемы и показывать при этом общий контекст, в котором эта проблема существует.
Вот возьмем недавний импичмент президента Трампа. Эта проблема освещалась в российской прессе слишком однозначно и просто. Человек в России, на мой взгляд, ничего не поймет из сообщений многих российских СМИ на эту тему. Задача «Голоса» – объяснить и показать с разных точек зрения всю глубину этой проблемы. И показать, как процедура импичмента работает в свободном обществе. Для российского зрителя, слушателя, читателя очень трудно представить себе, как сегодня действует свободное общество. Трудно российскому человеку понять, что можно одновременно резко критиковать президента и в то же время действовать строго в рамках закона и правил свободного общества. Трудно представить, что если ты проиграешь, а президент выиграет, то это не значит, что ты сразу идешь в тюрьму или тебя ссылают. Я думаю, для российской аудитории может быть самое важное рассказывать о тех самых нормах права, которые не работают в России.
Или возьмем другую тему – юбилей победы во Второй мировой войне. В 1985-м году мы, на «Голосе», освещали 40-летие этой победы. Сегодня впереди 75-летие. И я думаю, что эта тема сейчас стала даже более актуальной. Я против того, чтобы недооценивать роль СССР в разгроме нацизма, недооценивать те жертвы, которые понесли народы Советского Союза. Я вот сейчас вспомнил, что как раз об этих жертвах, читая свои воспоминания о блокаде Ленинграда, рассказывала у нас на радио «Голоса Америки» знаменитая оперная певица Галина Вишневская.
Но нельзя не видеть, что в сегодняшней России идут попытки оправдать пакт Молотова-Риббентропа, снова идет восхваление Сталина, переписывается история Второй мировой войны в угоду политическим интересам президента Путина. Я считаю, что российскому зрителю, слушателю надо обязательно представлять другую точку зрения. То, что для многих людей в России кажется простым и очевидным, а именно освобождение Восточной Европы в 1944-1945, на самом деле таким простым и очевидным не было. И миллионы восточноевропейцев, и миллионы бывших советских людей бежали на Запад именно от сталинских репрессий, от ГУЛАГа, от диктатуры. Об этом свидетельствуют бесчисленные примеры, в том числе и пример моей семьи.
Я думаю, что холодной войны как таковой сегодня нет, потому что идеологии, как в СССР, сегодня нет. Но постсоветская Россия не является свободной страной. И если «Голос Америки» может показать и объяснить, как действуют сегодня свободные западные общества, то это было бы самым важным для вашей аудитории.
В. М.: Некоторые политики, эксперты, да и журналисты, сегодня высказывают точку зрения, что российское общество десятилетиями или даже столетиями просто ходит по замкнутому кругу: диктатура – попытки реформ – откат к диктатуре. И поэтому информационная работа для такого общества извне – это почти бесполезное дело...
М.П.: Я думаю, что каждое общество по-своему меняется. Где-то медленнее, где-то быстрее. Но меняется. И у нас в Америке есть свои проблемы, которые мы решаем, а потом они снова возвращаются и возвращаются. И если вы сравните нынешнюю Россию, то она гораздо более демократическая, более открытая, более европейская страна, чем она была в последние годы царского режима или в любые годы советской власти.
Я не раз бывал и в Советском Союзе, и жил в России уже в этом веке, поэтому знаю, о чем говорю. Я вот вспоминаю, что даже в начале 80-х годов и Ростропович, и Солженицын говорили мне, что все равно в Советском Союзе будут перемены. В этом смысле и я сегодня оптимист. Я вижу, что особенно молодежь сейчас в России хочет быть частью свободного западного, цивилизованного общества. И это стремление, я считаю, мы должны поддерживать.
