В конце июля в СМИ появились сообщения о том, что в середине августа Владимир Путин намерен посетить Иран. Визит, однако, не состоялся. Вместе с тем официально подтверждено, что встреча российского президента с новым президентом Ирана Хасаном Роухани состоится 13 сентября в Бишкеке – в рамках саммита ШОС.
Как будут развиваться отношения между Москвой и Тегераном? Входит ли в намерения Роухани расширение диалога с международным сообществом? Корреспондент Русской службы «Голоса Америки» побеседовал об этом с преподавателем Санкт-Петербургского государственного университета и экспертом Института Ближнего Востока (ИБВ) Николаем Кожановым.
Николай Кожанов: Визит Владимира Путина в Иран в начале августа действительно предполагался в рамках турне президента вокруг Каспийского моря и, прежде всего, позиционировался как решение вопроса о совместном использовании Каспия пятью прикаспийскими государствами. Момент был выбран не случайно. С одной стороны, такой одиозный политик, как Ахмадинежад, ушел с политической арены.
С другой – курс нового иранского президента Хасана Роухани пока неясен – ни для Москвы, ни для Запада. И предполагавшийся визит должен был внести ясность… Расчет, по моим предположениям, был на то, что, придя к власти, Роухани должен выстраивать конструктивные отношения со странами Запада. Но западные страны относятся к фигуре Хасана Роухани настороженно. В этой связи Москва хотела бы первой протянуть руку новому президенту Ирана Хасану.
А.П.: Почему же визит Путина в Иран не состоялся?
Н.К.: Судя по всему – по целому ряду причин. Российско-иранские отношения можно охарактеризовать фразой «казнить нельзя помиловать»: Москва периодически не знает, где здесь поставить запятую, т.е. определить для себя, можно ли идти с Тегераном на диалог.
Иран нужен России по целому ряду проблем: по Каспию, по пресечению наркотической угрозы, по обеспечению стабильности в Закавказье, Афганистане и Средней Азии, по целому ряду вопросов на Ближнем Востоке. Однако близкие или партнерские отношения с этой страной чреваты осложнением отношений с партнерами: как по данному региону, так и за его пределами.
И Москва традиционно старается балансировать на грани – демонстрируя дружелюбное отношение к Тегерану и одновременно показывая внешнему миру, что в этих отношениях выдерживается определенная дистанция. Так было во время визита Хатами в 2001 году, когда был подписан российско-иранский основополагающий договор о двустороннем сотрудничестве.
Но в этом договоре не было того, чего хотел Тегеран: указания о стратегическом характере партнерских отношений между Россией и Ираном. Вместо этого указывалось, что сотрудничество стран отвечает неким «коренным интересам» – весьма размыто и непонятно.
Сходная ситуация складывалась во время Второго Каспийского саммита в Тегеране (в октябре 2007 года – А.П.), Тогда иранцы очень хотели добиться подписания с Москвой целого ряда политических документов. Но Москва всячески избегала этого, ограничившись лишь принятием совместного заявления президентов о развитии двусторонних отношениях, которое не требовало подписи сторон.
Судя по всему, похожую схему российские власти предлагали и на время этот несостоявшегося визита. Он предполагался не как двусторонний саммит, а как встреча в рамках некоего турне. Насколько мне известно, для Москвы было принципиально, чтобы встреча проводилась в Энзели – (портовый город на берегу Каспийского моря на севере Ирана – А.П.).
Что, с моей точки зрения, странно, поскольку в Энзели нет условий для проведения подобного саммита. Там есть одна гостиница, но она напоминает курорты позднесоветского времени, и непригодна для такого рода саммитов – ни с точки зрения протоколов, ни с точки зрения обеспечения безопасности.
Для Тегерана было важно подчеркнуть двусторонний аспект этой встречи. В результате иранцы, накопив свои собственные обиды и претензии к Москве – почему с нами не хотят идти на двусторонний контакт? – уже пошли на принцип. Вероятно, сказав: либо встреча будет проходить в Тегеране, либо на полях других встреч таких, как саммит ШОС в Бишкеке.
Однако мне кажется, ожидать каких-либо прорывных договоренностей на этой встрече (в Бишкеке – А.П.) не стоит. Хотя бы потому, что Роухани все больше демонстрирует свою заинтересованность в налаживании отношений именно с Европой и, по возможности, с США, нежели с Россией.
А.П.: Что дает основания считать Роухани более договороспособным политиком, чем Махмуд Ахмадинежад? Ведь 2 августа на митинге в Тегеране Роухани назвал Израиль «гнойной опухолью на теле исламского мира, которая должна быть удалена».
Н.К.: Реальных поводов считать Роухани фигурой, более склонной к диалогу, чем Ахамадинежад, практически нет. Некоторые политики, как на Западе, так и в России, отреагировали на его избрание весьма положительно. Однако реформатором он не является. Да, в его программе реформ есть некие заявления, которые импонируют реформаторам. Но он никогда не был замечен в стопроцентно реформаторских настроениях. Кстати, Роухани всегда считался человеком, близким к верховному лидеру.
Как и Ахмадинежад, он пришел к власти на популизме – по крайней мере, отчасти. Конечно, это популизм иного рода. Роухани пообещал каждой группировке в иранском обществе то, что она хотела услышать.
Реформаторам и зеленому движению – пообещал реформы, намекнув, что он по духу близок к Хашеми-Расфанджани больше, чем даже к Хатами. Духовенству он импонировал своим бэкграундом (он получил религиозное образование), который явно выделялся на фоне других кандидатов более светского происхождения. При этом Роухани позиционировался как человек Хаменеи.
Что касается вопросов об Израиле или о диалоге с США, то они носят в Иране идеологический характер. Демонтировать этот элемент идеологии в один день невозможно, тем более – президенту. Не стоит забывать, что президент не является верховной и определяющей фигурой в этом вопросе.
Решает все Верховный лидер, который весьма настороженно относится как к Соединенным Штатам, так и, тем более, к Израилю. Не стоит забывать и того, что иранская власть не монолитна. Она состоит из большого количества группировок, в том числе и тех, что зарабатывают деньги на существующем противостоянии. Поэтому мгновенное налаживание отношений с Западом будет не в интересах этих группировок.
Налаживание диалога с США для Ирана будет весьма тяжелым. Слишком уж большой запас взаимного недоверия накопился между этими странами. Скорее всего, Роухани постарается наладить отношения с европейцами. Здесь, с одной стороны, свежи воспоминания о взаимном сотрудничестве.
Вопрос в том, что поверят ли европейцы (например, британцы) его заверениям? Европейцы ожидают от нового президента Ирана реальных шагов – по ядерной программе, по Сирии, по ближневосточному урегулированию. Однако эти вопросы не находятся в ведении президента Ирана.
А.П.: Заинтересован ли духовный лидер Ирана в реальном налаживании отношений с Западом, и, прежде всего – с США? Или это всего лишь способ выиграть время, чтобы завершить ядерную программу?
Н.К.: С моей точки зрения, речь идет о затягивании времени. Слишком большие средства – и физические и финансовые – были вложены в реализацию ядерной программы. Говорить о том, что она носит чисто мирный характер, не приходится. Иран, возможно, не так уж успешно реализует саму ядерную программу, но он весьма успешен в реализации ракетной программы.
Зачем Иран реализует такую сложную ракетную программу? Если не для доставки ядерного оружия, значит, вы просто изобретаете очень дорогой способ доставки Белки и Стрелки на орбиту. А иранцы народ практичный – они на такое тратиться не будут.
Ко всему прочему, ядерная программа уже давно фактически стала национальной идеологией, заменив собой даже идеологию религиозную, которая в современном иранском обществе все больше и больше теряет свое влияние. В результате чего отказаться от ядерной программы – даже на идеологическом уровне – иранцы будут неспособны. Ее надо будет чем-то заменять.
С другой стороны – санкции работают. И работают весьма успешно. И смягчить влияние этих санкций – задача номер один для Ирана.
А.П.: На какие шаги может пойти иранское руководство, чтобы ослабить санкции? Например, возможно ли хотя бы частичное ослабление поддержки режима Асада и сокращение связей с «Хезболлой»?
Н.К.: Ответить на этот вопрос довольно сложно. Тем более – не видя программы нового президента. Повторяю, снятие санкций – задача номер один. Прежде всего – нефтяных и банковских. Поскольку меры по их обходу работают с большими сложностями. К тому же они весьма дорогостоящие и малопривлекательные для внешних инвесторов.
Будут, конечно, попытки продемонстрировать все-таки мирный характер иранской ядерной программы. Однако для этого необходимо присоединение Ирана к Дополнительному протоколу Договора о нераспространении ядерного оружия, дающему МАГАТЭ более широкие права по проведению инспекций и доступу к информации о ядерных исследованиях.
Необходим допуск иностранных инспекторов к объекту в Парчине. Желательно было бы предоставить пробы «тяжелой воды», хранящейся в Исфахане… Готов ли на это пойти Иран? Если Ирану действительно есть что скрывать, то, конечно, никакой полной прозрачности не будет.
Я уверен, что давно уже проработан «план Б», который заключается в дальнейшей проработке путей обхода указанных санкций. Вот один из недавних примеров: иранцы пытаются поднять привлекательность своего энергетического сектора для иностранных инвесторов.
В течение 30 лет инвестиции в этот энергетический сектор были возможны в режиме “by/back”, когда вы вкладываете деньги и получаете лишь часть товара, произведенного на объекте.
Сейчас иранцы пошли на видоизменение этой схемы, которая предполагает уже частичное владение разрабатываемыми ресурсами и соответственно долгосрочное совместное использование разрабатываемых месторождений. С таким предложением Иран уже обратился к Индии. Возможно, что подобные предложения будут сделаны и другим странам.
А вот уменьшение помощи Асаду маловероятно. Конфликт в Сирии имеет для Ирана огромное значение. Их целью является удержание у власти проиранского алавитского режима.
С точки зрения иранской политической элиты, падение режима Асада означает фактическую потерю последнего реального союзника Ирана на Ближнем Востоке. И нарушение связи с менее надежным союзником – «Хезболлой». Поскольку через Сирию был налажен наиболее удобный способ поставки оружия и финансовых средств этой группировке.
К тому же сирийский конфликт давно уже превратился в суннитско-шиитское противостояние. И для Ирана удержание у власти алавитского режима – вопрос чести. Они не хотят уступать Сирию своему давнишнему геополитическому противнику – Саудовской Аравии.
Правда, для Ирана важно не столько удержание режима Башара Асада как такового, сколько – режима проиранского и алавитского. Поэтому иранцы не будут против, если Башар Асад уйдет, но останется алавитская элита, которая будет активно поддерживать контакты с Ираном.
И Роухани уже дважды заявлял, что если сирийский народ в результате выборного процесса решит, что Асад должен уйти, то Иран спокойно это поддержит. При наличии договоренности с саудитами и опосредованной договоренности с Европой и США это возможно.
А.П.: Иранский кинорежиссер Мохсен Махмальбаф, сказал недавно: «Большинство жителей Ирана моложе 33 лет. Мы – молодая и образованная нация, имеющая доступ к средствам массовой информации, которая не может принять 100-процентную диктатуру». Ваш комментарий?
Н.К.: Да, молодежь в Иране – это практически половина общества. Но какая? Более 60% населения живет за чертой бедности. И большая часть молодежи занята не революционными идеями, а элементарными проблемами собственного выживания и трудоустройства.
Остающаяся часть – это средний класс и высший класс. Но… происходит распад и этой группировки. Часть высшего класса вполне довольна своим существованием. Детей «новых иранцев» можно заметить на севере Тегерана в большом количестве. Они уже не боятся ничего – следуют европейской моде, разъезжают на дорогих машинах. И в целом, им этот режим на руку, так как понятие о демократии у них весьма специфическое.
Остающаяся часть интеллигенции и студентов не пользуется в Иране таким сильным влиянием на общество, как в европейских странах. Большинство народа – бедное, и оно ориентировано на ту руку, которая ей дает дотации. Иранский режим активно снабжает дотациями низшие слои населения, и они готовы идти за ним и поддерживать этот строй.
А.П.: Каковы же, по вашему мнению, перспективы иранской демократии?
Н.К.: Дело в том, что определенный градус свободы слова, определенные возможности для выражения своего мнения в Иране все-таки существуют. Прочитав газету в России, вы вряд ли поймете реальную ситуацию в стране.
Но, прочитав две-три газеты в Иране, вы поймете, что здесь происходит на поверхности. Вы будете в курсе определенных политических событий. Иными словами, задатки того, чтобы построить в Иране демократическое общество, существуют.
Обратимся к результатам последних выборов. Приход к власти Роухани был непредсказуем для иранской элиты. Это было голосование, действительно массовое, свободное. Другое дело, что власти в лице верховного лидера позволили привести Роухани на президентское кресло.
Да, это только видимость свободы. Но по состоянию общества Иран более свободен, чем арабские страны Персидского залива или некоторые бывшие советские республики Центральной Азии.
Как будут развиваться отношения между Москвой и Тегераном? Входит ли в намерения Роухани расширение диалога с международным сообществом? Корреспондент Русской службы «Голоса Америки» побеседовал об этом с преподавателем Санкт-Петербургского государственного университета и экспертом Института Ближнего Востока (ИБВ) Николаем Кожановым.
Николай Кожанов: Визит Владимира Путина в Иран в начале августа действительно предполагался в рамках турне президента вокруг Каспийского моря и, прежде всего, позиционировался как решение вопроса о совместном использовании Каспия пятью прикаспийскими государствами. Момент был выбран не случайно. С одной стороны, такой одиозный политик, как Ахмадинежад, ушел с политической арены.
С другой – курс нового иранского президента Хасана Роухани пока неясен – ни для Москвы, ни для Запада. И предполагавшийся визит должен был внести ясность… Расчет, по моим предположениям, был на то, что, придя к власти, Роухани должен выстраивать конструктивные отношения со странами Запада. Но западные страны относятся к фигуре Хасана Роухани настороженно. В этой связи Москва хотела бы первой протянуть руку новому президенту Ирана Хасану.
А.П.: Почему же визит Путина в Иран не состоялся?
Н.К.: Судя по всему – по целому ряду причин. Российско-иранские отношения можно охарактеризовать фразой «казнить нельзя помиловать»: Москва периодически не знает, где здесь поставить запятую, т.е. определить для себя, можно ли идти с Тегераном на диалог.
Иран нужен России по целому ряду проблем: по Каспию, по пресечению наркотической угрозы, по обеспечению стабильности в Закавказье, Афганистане и Средней Азии, по целому ряду вопросов на Ближнем Востоке. Однако близкие или партнерские отношения с этой страной чреваты осложнением отношений с партнерами: как по данному региону, так и за его пределами.
И Москва традиционно старается балансировать на грани – демонстрируя дружелюбное отношение к Тегерану и одновременно показывая внешнему миру, что в этих отношениях выдерживается определенная дистанция. Так было во время визита Хатами в 2001 году, когда был подписан российско-иранский основополагающий договор о двустороннем сотрудничестве.
Но в этом договоре не было того, чего хотел Тегеран: указания о стратегическом характере партнерских отношений между Россией и Ираном. Вместо этого указывалось, что сотрудничество стран отвечает неким «коренным интересам» – весьма размыто и непонятно.
Сходная ситуация складывалась во время Второго Каспийского саммита в Тегеране (в октябре 2007 года – А.П.), Тогда иранцы очень хотели добиться подписания с Москвой целого ряда политических документов. Но Москва всячески избегала этого, ограничившись лишь принятием совместного заявления президентов о развитии двусторонних отношениях, которое не требовало подписи сторон.
Судя по всему, похожую схему российские власти предлагали и на время этот несостоявшегося визита. Он предполагался не как двусторонний саммит, а как встреча в рамках некоего турне. Насколько мне известно, для Москвы было принципиально, чтобы встреча проводилась в Энзели – (портовый город на берегу Каспийского моря на севере Ирана – А.П.).
Что, с моей точки зрения, странно, поскольку в Энзели нет условий для проведения подобного саммита. Там есть одна гостиница, но она напоминает курорты позднесоветского времени, и непригодна для такого рода саммитов – ни с точки зрения протоколов, ни с точки зрения обеспечения безопасности.
Для Тегерана было важно подчеркнуть двусторонний аспект этой встречи. В результате иранцы, накопив свои собственные обиды и претензии к Москве – почему с нами не хотят идти на двусторонний контакт? – уже пошли на принцип. Вероятно, сказав: либо встреча будет проходить в Тегеране, либо на полях других встреч таких, как саммит ШОС в Бишкеке.
Однако мне кажется, ожидать каких-либо прорывных договоренностей на этой встрече (в Бишкеке – А.П.) не стоит. Хотя бы потому, что Роухани все больше демонстрирует свою заинтересованность в налаживании отношений именно с Европой и, по возможности, с США, нежели с Россией.
А.П.: Что дает основания считать Роухани более договороспособным политиком, чем Махмуд Ахмадинежад? Ведь 2 августа на митинге в Тегеране Роухани назвал Израиль «гнойной опухолью на теле исламского мира, которая должна быть удалена».
Н.К.: Реальных поводов считать Роухани фигурой, более склонной к диалогу, чем Ахамадинежад, практически нет. Некоторые политики, как на Западе, так и в России, отреагировали на его избрание весьма положительно. Однако реформатором он не является. Да, в его программе реформ есть некие заявления, которые импонируют реформаторам. Но он никогда не был замечен в стопроцентно реформаторских настроениях. Кстати, Роухани всегда считался человеком, близким к верховному лидеру.
Как и Ахмадинежад, он пришел к власти на популизме – по крайней мере, отчасти. Конечно, это популизм иного рода. Роухани пообещал каждой группировке в иранском обществе то, что она хотела услышать.
Реформаторам и зеленому движению – пообещал реформы, намекнув, что он по духу близок к Хашеми-Расфанджани больше, чем даже к Хатами. Духовенству он импонировал своим бэкграундом (он получил религиозное образование), который явно выделялся на фоне других кандидатов более светского происхождения. При этом Роухани позиционировался как человек Хаменеи.
Что касается вопросов об Израиле или о диалоге с США, то они носят в Иране идеологический характер. Демонтировать этот элемент идеологии в один день невозможно, тем более – президенту. Не стоит забывать, что президент не является верховной и определяющей фигурой в этом вопросе.
Решает все Верховный лидер, который весьма настороженно относится как к Соединенным Штатам, так и, тем более, к Израилю. Не стоит забывать и того, что иранская власть не монолитна. Она состоит из большого количества группировок, в том числе и тех, что зарабатывают деньги на существующем противостоянии. Поэтому мгновенное налаживание отношений с Западом будет не в интересах этих группировок.
Налаживание диалога с США для Ирана будет весьма тяжелым. Слишком уж большой запас взаимного недоверия накопился между этими странами. Скорее всего, Роухани постарается наладить отношения с европейцами. Здесь, с одной стороны, свежи воспоминания о взаимном сотрудничестве.
Вопрос в том, что поверят ли европейцы (например, британцы) его заверениям? Европейцы ожидают от нового президента Ирана реальных шагов – по ядерной программе, по Сирии, по ближневосточному урегулированию. Однако эти вопросы не находятся в ведении президента Ирана.
А.П.: Заинтересован ли духовный лидер Ирана в реальном налаживании отношений с Западом, и, прежде всего – с США? Или это всего лишь способ выиграть время, чтобы завершить ядерную программу?
Н.К.: С моей точки зрения, речь идет о затягивании времени. Слишком большие средства – и физические и финансовые – были вложены в реализацию ядерной программы. Говорить о том, что она носит чисто мирный характер, не приходится. Иран, возможно, не так уж успешно реализует саму ядерную программу, но он весьма успешен в реализации ракетной программы.
Зачем Иран реализует такую сложную ракетную программу? Если не для доставки ядерного оружия, значит, вы просто изобретаете очень дорогой способ доставки Белки и Стрелки на орбиту. А иранцы народ практичный – они на такое тратиться не будут.
Ко всему прочему, ядерная программа уже давно фактически стала национальной идеологией, заменив собой даже идеологию религиозную, которая в современном иранском обществе все больше и больше теряет свое влияние. В результате чего отказаться от ядерной программы – даже на идеологическом уровне – иранцы будут неспособны. Ее надо будет чем-то заменять.
С другой стороны – санкции работают. И работают весьма успешно. И смягчить влияние этих санкций – задача номер один для Ирана.
А.П.: На какие шаги может пойти иранское руководство, чтобы ослабить санкции? Например, возможно ли хотя бы частичное ослабление поддержки режима Асада и сокращение связей с «Хезболлой»?
Н.К.: Ответить на этот вопрос довольно сложно. Тем более – не видя программы нового президента. Повторяю, снятие санкций – задача номер один. Прежде всего – нефтяных и банковских. Поскольку меры по их обходу работают с большими сложностями. К тому же они весьма дорогостоящие и малопривлекательные для внешних инвесторов.
Будут, конечно, попытки продемонстрировать все-таки мирный характер иранской ядерной программы. Однако для этого необходимо присоединение Ирана к Дополнительному протоколу Договора о нераспространении ядерного оружия, дающему МАГАТЭ более широкие права по проведению инспекций и доступу к информации о ядерных исследованиях.
Необходим допуск иностранных инспекторов к объекту в Парчине. Желательно было бы предоставить пробы «тяжелой воды», хранящейся в Исфахане… Готов ли на это пойти Иран? Если Ирану действительно есть что скрывать, то, конечно, никакой полной прозрачности не будет.
Я уверен, что давно уже проработан «план Б», который заключается в дальнейшей проработке путей обхода указанных санкций. Вот один из недавних примеров: иранцы пытаются поднять привлекательность своего энергетического сектора для иностранных инвесторов.
В течение 30 лет инвестиции в этот энергетический сектор были возможны в режиме “by/back”, когда вы вкладываете деньги и получаете лишь часть товара, произведенного на объекте.
Сейчас иранцы пошли на видоизменение этой схемы, которая предполагает уже частичное владение разрабатываемыми ресурсами и соответственно долгосрочное совместное использование разрабатываемых месторождений. С таким предложением Иран уже обратился к Индии. Возможно, что подобные предложения будут сделаны и другим странам.
А вот уменьшение помощи Асаду маловероятно. Конфликт в Сирии имеет для Ирана огромное значение. Их целью является удержание у власти проиранского алавитского режима.
С точки зрения иранской политической элиты, падение режима Асада означает фактическую потерю последнего реального союзника Ирана на Ближнем Востоке. И нарушение связи с менее надежным союзником – «Хезболлой». Поскольку через Сирию был налажен наиболее удобный способ поставки оружия и финансовых средств этой группировке.
К тому же сирийский конфликт давно уже превратился в суннитско-шиитское противостояние. И для Ирана удержание у власти алавитского режима – вопрос чести. Они не хотят уступать Сирию своему давнишнему геополитическому противнику – Саудовской Аравии.
Правда, для Ирана важно не столько удержание режима Башара Асада как такового, сколько – режима проиранского и алавитского. Поэтому иранцы не будут против, если Башар Асад уйдет, но останется алавитская элита, которая будет активно поддерживать контакты с Ираном.
И Роухани уже дважды заявлял, что если сирийский народ в результате выборного процесса решит, что Асад должен уйти, то Иран спокойно это поддержит. При наличии договоренности с саудитами и опосредованной договоренности с Европой и США это возможно.
А.П.: Иранский кинорежиссер Мохсен Махмальбаф, сказал недавно: «Большинство жителей Ирана моложе 33 лет. Мы – молодая и образованная нация, имеющая доступ к средствам массовой информации, которая не может принять 100-процентную диктатуру». Ваш комментарий?
Н.К.: Да, молодежь в Иране – это практически половина общества. Но какая? Более 60% населения живет за чертой бедности. И большая часть молодежи занята не революционными идеями, а элементарными проблемами собственного выживания и трудоустройства.
Остающаяся часть – это средний класс и высший класс. Но… происходит распад и этой группировки. Часть высшего класса вполне довольна своим существованием. Детей «новых иранцев» можно заметить на севере Тегерана в большом количестве. Они уже не боятся ничего – следуют европейской моде, разъезжают на дорогих машинах. И в целом, им этот режим на руку, так как понятие о демократии у них весьма специфическое.
Остающаяся часть интеллигенции и студентов не пользуется в Иране таким сильным влиянием на общество, как в европейских странах. Большинство народа – бедное, и оно ориентировано на ту руку, которая ей дает дотации. Иранский режим активно снабжает дотациями низшие слои населения, и они готовы идти за ним и поддерживать этот строй.
А.П.: Каковы же, по вашему мнению, перспективы иранской демократии?
Н.К.: Дело в том, что определенный градус свободы слова, определенные возможности для выражения своего мнения в Иране все-таки существуют. Прочитав газету в России, вы вряд ли поймете реальную ситуацию в стране.
Но, прочитав две-три газеты в Иране, вы поймете, что здесь происходит на поверхности. Вы будете в курсе определенных политических событий. Иными словами, задатки того, чтобы построить в Иране демократическое общество, существуют.
Обратимся к результатам последних выборов. Приход к власти Роухани был непредсказуем для иранской элиты. Это было голосование, действительно массовое, свободное. Другое дело, что власти в лице верховного лидера позволили привести Роухани на президентское кресло.
Да, это только видимость свободы. Но по состоянию общества Иран более свободен, чем арабские страны Персидского залива или некоторые бывшие советские республики Центральной Азии.