Ровно десять лет назад корреспондент «Голоса Америки» Стив Херман в срочном порядке вылетел из Сеула, чтобы успеть на последний коммерческий рейс в японскую префектуру Фукусима, где разворачивалась катастрофа огромных масштабов. Землетрясение магнитудой 9,0 балла спровоцировало цунами, разрушившее атомную электростанцию и вызвавшее радиоактивный кризис.
Часть последствий трагедии была очевидна: целые поселения смыло в море в результате цунами, вызванного сильным землетрясением.
Другая часть была невидимой, но потенциально более опасной: из реакторов поврежденной электростанции выходило ядерное излучение.
Делать репортажи о первой части истории было относительно легко. Цифры говорили сами за себя: тысячи погибших и полмиллиона вынужденных переселенцев.
Достоверно освещать последствия аварии на АЭС было сложнее. Как местные, так и иностранные журналисты чувствовали, что их долг – представлять факты как можно точнее. Преуменьшение масштабов радиоактивной угрозы могло поставить в опасность жизни людей в Японии, а возможно, и за ее пределами. Распространение неподтвержденной сенсационной информации могло вызвать панику, что было бы не только безответственно, но и подорвало бы доверие к СМИ.
Необходимость соблюдать этот баланс не позволила мне сообщить новость, которая могла стать самой громкой сенсацией за всю мою карьеру: о том, что один из реакторов АЭС «Фукусима-1» расплавился.
Мне сообщил об этом бывший сотрудник японской энергетической компании из другого региона.
На тот момент ни японские СМИ, полагавшиеся на заявления Токийской электроэнергетической компании, ни правительство не сообщали о таком катастрофическом сценарии.
Я связался со знакомым политиком из высших эшелонов правящей партии Японии, полагая, что он должен быть в курсе, однако мой собеседник заявил, что не осведомлен о таких подробностях.
В отсутствие подтверждения от второго источника я не стал сообщать эту сенсационную информацию, но уже на следующий день стало ясно, что мой первый источник, по видимости, был прав. Высокопоставленный представитель кабинета министров Юкио Эдано признал, что расплавление одного из реакторов «весьма вероятно». Как выяснилось позднее, на самом деле ситуация обстояла намного хуже.
В первые дни катастрофы подробностей о том, что на самом деле произошло с атомной станцией, сообщалось мало. Показания местных станций радиационного контроля вызывали беспокойство, однако национальные СМИ об этом обычно не сообщали.
Сверяясь с данными местных каналов, я сообщал данные о радиационном излучении в своем «Твиттере». Спустя неделю после цунами было обнаружено, что молоко и вода из района Фукусимы содержат чрезмерно высокий уровень радиоактивного йода. Водопроводная вода в Токио, в 225 км от Фукусимы, также имела повышенный уровень радиации.
Мы с корреспондентом Los Angeles Times Джоном Глионной решили отправиться в зону отчуждения, став первыми американскими журналистами, которые посетили окрестности АЭС «Фукусима» после цунами.
Приближаясь к эпицентру, мы увидели опустевшие фермы. По пути нам встречались лишь полицейские и военные автомобили, но и те были немногочисленны. В деревнях Футаба и Окума, где за месяц до этого проживали в общей сложности 18,5 тысяч человек, нам не встретилось ни одного человека. Дороги были местами повреждены в результате землетрясения.
У главных ворот «Фукусимы» нас встретили двое настороженных охранников в защитных костюмах, шлемах и респираторах. Отвечать на вопросы они отказывались, но проехать на территорию нам не помешали.
На парковке я заметил рекламный щит, установленный «Комитетом по безопасности атомной электростанции TEPCO Фукусима-1».
На плакате был текст, который в ретроспективе читается с печальной иронией: «Слоган месяца: не забывайте проводить проверки и оценку рисков. Не допустим ни одной катастрофы в этом году».
