Официальные итоги белорусских выборов - безоговорочная победа Александра Лукашенко. Ему досталось 79% голосов. Ни один из его оппонентов не получил больше двух процентов. Налицо и другой результат: сотни арестованных, и один похищенный кандидат в президенты.
Это – на политической сцене. А в зрительном зале? Можно ли понять события последних дней, не вспомнив о том, что происходило в этой – еще недавно обманчиво спокойной стране – на протяжении двух последних десятилетий?
«Совпало две катастрофы: космическая – Чернобыль, и социальная – ушел под воду огромный социалистический материк», – так охарактеризовала начало постсоветского периода белорусская писательница Светлана Алексиевич. Наш разговор со Светланой Александровной начался с очевидного вопроса: чем обернулось это совпадение для Беларуси?
Алексей Пименов: Когда-то вы сказали о себе: «Я не пишу сухую голую историю… события, я пишу историю чувств». Уточнив: «Можно это назвать… пропущенной историей». Сегодня о Беларуси говорят и пишут во всем мире. Что при этом оказывается пропущено?
Светлана Алексиевич: В мире очень упрощают картину того, что происходит в Беларуси. Сегодня я была у врача и ехала в такси. Таксист рассуждает умнее всех советологов и нашей оппозиции. Почему? Потому, что он зубами грызет эту жизнь, цепляется, все постигает сам. Судите сами: тридцать с чем-то лет, родился посреди миров, на обломках. У него любовь, у него дети, ему надо жить… И в голове у него – ни одного клише.
… Посмотрите, как мутирует человеческая психология, психология власти на постсоветском пространстве. Какие своеобразные варианты возникают: одни в Средней Азии, другие на Украине, третьи в России. А что у нас? Социализм? Диктатура? Это большой вопрос. И я пытаюсь это понять: слушаю «маленького человека», и он дает представление о жизни, об этих, как говорил Толстой, «миллионах человеческих воль» – когда они чего-то хотят. Но сегодня они сами не знают, чего хотят.
Обломки социалистического материка
А.П.: Вы писали: «Развалилась гигантская империя – социалистический материк, занимавший шестую часть суши…. Люди… не знали, как жить дальше». Во многих случаях – не исключая и российского – важным инструментом политического выживания стал национализм. Почему так не случилось в Беларуси?
С.А.: На то много исторических причин: у белорусов, собственно, никогда не было своей государственности. Великое польско-литовское княжество, на которое ссылаются наши национальные лидеры, – было государством многонациональным – и совершенно не белорусским. То, что было в советское время, трудно назвать государственностью: это было одно из национальных образований, управлявшихся из Москвы. Когда в 1991 году потерпел поражение путч, и страна распалась, то распад удивительным образом начался с Беловежской пущи. Он был оформлен в стране, которая меньше всего хотела независимости. У нас не было диссидентов. Национальные кадры у нас были уничтожены Сталиным очень быстро. Национальной элиты у нас нет: чиновник был воспитан так, чтобы все время кланяться на Москву….
А.П.: А нечиновник?
С.А.: Да у нас люди до сих пор больше смотрят на Москву, ведь в свое время референдум у нас высказался за союз с Россией. Я помню, как писала чернобыльскую свою книгу и много ездила по Беларуси – как раз в тот год, когда выбирали Лукашенко. Когда я разговаривала с крестьянами в деревнях, то они все говорили, что будут голосовать за Лукашенко, а не за оппозицию. Потому что, объясняли мне, оппозиция тянет нас назад… Ведь половина Беларуси была под поляками. И если для русских мы – младшие братья, то для поляков мы – быдло.
А.П.: Историческая память?
С.А.: Да, вот такой набор… Конечно сегодня национальное прошлое идеализируется: договорились до того, что мы уже не славяне, а балты, что белорус написал «Слово о полку Игореве». Сплошная мифология! Путать нас с Прибалтикой никак нельзя, как это часто делают на Западе. Там – четкое национальное сознание. Там нет такого смешения, как в Беларуси, где до войны было десять миллионов, два с половиной миллиона погибло, а потом два миллиона сюда приехало – со всего Советского Союза, в основном – русские. Белорусскому языку не дали развиться, у нас все было на русском языке. Тут все совершенно новое, национальной культуре тут очень сложно. И другое: демократия, права человека – это все здесь как китайская грамота. У меня есть дом в деревне, и моим соседям эти слова совершенно непонятны. Как, между прочим, и Лукашенко, который говорит: «Я знаю, чего от меня хочет Москва, а вот что хочет Евросоюз, я понять не могу. Да у меня демократии больше, чем у всех».
А.П.: По-вашему, он лукавит или говорит искренне?
С.А.: Думаю, что и то, и другое. Он же все-таки шестнадцать лет у власти. И, как мы увидели, он оказался крупным политиком. Это мы держали его за такого недалекого человека. Посмеивались… А в результате он нас всех обыграл. Потому, что первым почувствовал , «нюхом услышал», чем дышит народ, крестьянский народ... Наверное, оттого, что он сам оттуда: председатель колхоза… Понял, что является стержнем: чувство справедливости. И что если его нарушить, то все рассыпается. Я много езжу по всему постсоветскому пространству. И еще два года назад я сказала, что это добром не кончится – будет пожар. Люди не хотели никакого капитализма: ни шведского, ни французского, ни американского. Ни – тем более – такого пещерного, который получился. Они думали, что просто будет усовершенствован социализм. Они хотели справедливого социализма. И надо сказать, что Лукашенко – в авторитарном варианте – предложил именно то, что можно назвать военным социализмом. Нет жесткого расслоения: бедные люди могут учиться, есть специальная программа поддержки… Конечно, если вам нужно лечиться, и вы хотите современную медицину, то платите деньги. Но скорая помощь к вам приедет, и не возьмет с вас ни копейки, даже если вы из далекой деревни, и у вас нет минского паспорта. Лукашенко использовал потенциал социализма, который остался в памяти у людей. Потихоньку разыгрывается и национальная карта, которую и Лукашенко уже пытается взять на вооружение. Если кто-то сделал Беларусь, то не мы, к сожалению, не национальная интеллигенция. К сожалению, это сделал Лукашенко.
«Смесь тюрьмы и детского сада»
А.П.: И все же для вас режим Лукашенко оказался неприемлемым…
С.А.: Так это для меня. Вы понимаете, в чем наша трагедия? Когда-то – двадцать лет назад – мы уезжали вместе с Василем Быковым. Мы думали, что это – ненадолго. Что это просто какой-то белорусский казус, что это случайность, что скоро все совершенно изменится. К конфликту с властью художник – советский, постсоветский – всегда готов. Не знаю, как новое поколение – они все такие цивильные стали, у них уже какая-то другая система ценностей. А что касается людей, живших при социализме, то они-то знают. Есть та память – со времен Пушкина: что не должен поэт быть в ладу с царем. И это нормально. Наша трагедия в другом: мы – изгои среди собственного народа. Народ говорит сегодня на другом языке, и именно этот язык знает Лукашенко. Одно время мне казалось, что нам надо пройти этот период, что люди всего напробуются: поездят за границу и попробуют эти сто сортов колбасы. И вот пожалуйста, зайди в любой супермаркет, там навалом этой колбасы и сыра… И людям этого достаточно. Они путают понятие возможностей с понятием свободы.
А.П.: Традиционный вопрос: что делать?
С.А.: Может быть, надо заниматься просветительством, а не готовиться к выборам за три месяца до выборов – как это, к сожалению, делает наша оппозиция, получив какие-то деньги. Так мы не выиграем: надо было пять лет быть с народом, разговаривать, действительно иметь ячейки в каждой деревне, в каждом маленьком городе. И постоянно работать. А сейчас никто не перебьет харизму этого человека, уже почувствовавшего вкус власти и крови. Оппозиция оказалась как бы в воздухе…
А.П.: А Запад: если не помощь, то хотя бы пример?
С.А.: Что касается Запада – люди поехали на Запад и увидели, что это какая-то далекая жизнь, им непонятная. Да, она красивая, но нам там места нет. Точнее, наше место – где-то на задворках. Вот вам пример: прохожу я таможню в Берлине. Лечу через Ригу, Латвия – часть Европейской зоны, а чиновник находит у меня в саквояже несколько камамберов и говорит: нельзя! А потом находят еще и зубную пасту: вообще недопустимо. Я говорю: выбрасывайте! А за мной идет немка, и он у нее в рюкзаке находит большой охотничий нож: они поговорили, посмеялись, и он ее пропускает. Я спрашиваю: почему? Камамбер, значит, нельзя, а нож, которым можно пол-самолета перерезать, вы пропускаете. И он, на секунду только смутившись, говорит: это Европа. Вот это – наше место в Европе. И люди это поняли. Они помнят, как от Ющенко дамы падали в обморок, а сейчас там такая нищета… На что оказалась способна эта оппозиция? И практический крестьянский люд слышит, конечно, о батьке и его счетах, но реагирует так: «сам ворует и нам жить дает».
А.П.: Что делать писателю в этой ситуации? Мы привыкли к тому, что писатель – это учитель жизни, что поэт в России (и в Беларуси) – больше, чем поэт. А что сейчас?
С.А.: Здесь европейская матрица не поможет. В Беларуси, во всяком случае, все по-старому. Думаю, что и в России: попытались русские писатели быть над схваткой, быть похожими на Европу, на Америку, играть в эти литературные игры… и что мы сегодня имеем? Человек остался в полном одиночестве. Несколько дней назад я включила телевизор: какой-то олигарх хвастался, что у него в личном самолете позолочены унитазы. И ни одного человека в России, кто бы сказал, что это противно, что это стыдно… Мы думали, что рынок и здесь что-то наладит, совершенно забыв о том, что в Европе – огромный отлаженный общественный и гражданский механизм. Что люди приучены отстаивать свои права, чего у нас совершенно нет. Мы видим одичавшего человека. А теперь время от времени пробегает искра гражданской войны. А противостояние с властью, с силовыми структурами, а эти войны на окраинах империи… Вот уже тридцать лет я занимаюсь тем, что пишу историю красной цивилизации. Красный человек – это был человек совершенно особенный, выросший из смеси тюрьмы и детского сада. Сейчас люди ездят на джипах, а мозги – советские. И в Кремле, и на Манежной. Мы даже не знаем, насколько мы привязаны ко всему советскому. Эта идея – у нас она называется «красной». И в ближайшие годы она, конечно же, вернется. С кровью или каким-то другим образом… Нам казалось, что мы идем куда-то – в новую, счастливую жизнь. Ничего подобного: мы шли в будущее, а пришли в прошлое. К сожалению, с баррикады слезть не удается.
Светлана Алексиевич: «Красная» цивилизация возвращается
