Холодная весна Северной Кореи

За свою жизнь мне пришлось побывать в десятках стран, включая Европу, обе Америки и Азию. При всем многообразии культур и образов жизни было у них что-то общее: свобода общения, в том числе с иностранцами, гостеприимство и дружелюбие по отношению к ним, умение радоваться жизни и внутренняя раскрепощенность. То, что я увидел в Корейской Народно-Демократической Республике – КНДР (северокорейцы очень не любят, когда их страну называют Северной Кореей), настолько разительно отличалось от всех этих стран, что у меня сложилось впечатление, будто я посетил другую планету.

Чтобы подробно поделиться впечатлениями об этой поездке, придется написать книгу. Увы, сжатый формат журналистской статьи вынуждает меня отказаться от этого плана. Все, что я смогу сделать – это набросать эскиз в стиле импрессионистов, на картинах которых отдельные, кажущиеся с близкого расстояния грубыми и разрозненными мазки, с дальнего – дают ощущение целостности пейзажа.

Мы говорим КНДР, подразумеваем чучхе…

В статье будет периодически упоминаться это особое северокорейское учение, созданное первым руководителем КНДР Ким Ир Сеном на основе марксизма-ленинизма. Оно пронизывает все стороны жизни жителей Северной Кореи. Основные положения чучхе ничем не отличаются от традиционной коммунистической демагогии о «наиболее прогрессивном обществе», которое может быть построено только «народными трудящимися массами».



Но есть две особенности, которые явно говорят о том, что одна из главных функций чучхе состояла в укреплении режима личной власти Ким Ир Сена. Первая – в чучхе постоянно подчеркивается право на самобытность построения социализма в конкретной стране. Этим положением Ким Ир Сен «убил двух зайцев».

С одной стороны, родство северокорейского общественно-политического строя с государствами социалистического лагеря позволяло Пхеньяну постоянно рассчитывать на экономическую и военную помощь «братских стран», в первую очередь СССР. С другой – провозглашенная «самобытность» северокорейского социализма освобождала Ким Ир Сена от необходимости координировать внутреннюю и внешнюю политику КНДР с государствами «советского блока».

Вторая «прокимирсеновская» особенность чучхе – это необходимость «беззаветной преданности вождю» в качестве условия победы революции (которая в КНДР, согласно официальной идеологии, продолжается до сих пор). Данная «преданность» перешла по наследству после смерти Ким Ир Сена в 1994 году к его сыну Ким Чен Иру, а после «переселения» последнего в 2011 году Кымсусанский дворец солнца (бывшая резиденция Ким Ир Сена, превращенная в усыпальницу двух Кимов), к сыну последнего – Ким Чен Ыну.

От Пекина до Пхеньна

Еще при вылете из столицы Китая украдкой фотографирую хвост северокорейского Ту-154 компании Air Koryo из иллюминатора тоже северокорейского Ту-204. При этом пытаюсь краем глаза следить за стюардессой – видит или нет? После всего того, что нам рассказали о северокорейском режиме, даже такой снимок невольно расцениваешь как шпионаж.

Примерно через час полета стюардесса торжественным голосом объявила по «громкой связи», что мы пересекли границу КНДР. Под крылом Ту поплыли нежно-зеленые холмы с редкими лентами дорог кофейного цвета. Они куда более естественно вписывались в природный ландшафт, чем серые линии бетонных автострад, исполосовавших территорию Китая. Потом я понял причину этой «естественности» – почти все сельские дороги Северной Кореи грунтовые.

Прошло еще минут сорок, и мы коснулись колесами полосы в Пхеньяне. Пока самолет рулил к терминалу увидел фантастическую картину – стоявшие бок о бок Ил-18 и Ил-14, причем, судя по их внешнему виду, в полностью «летающем» состоянии. В России на Ил-18, который вышел на авиатрассы в 1959 году, уже 10 лет как запрещены перевозки пассажиров. Что же касается Ил-14, то эта машина, начавшая регулярные полеты в 1954 году, была выведена из эксплуатации более 20 лет назад. Ни к одному, ни к другому самолету оригинальные запчасти бывшими производителями этих машин уже давно не выпускаются. Мысленно снимаю шляпу перед северокорейскими инженерами и техниками, которым приходится проявлять виртуозность Кулибина, чтобы обеспечить работоспособность этих музейных экспонатов.

На выходе из самолета замечаю, что многие покинувшие его раньше меня начинают лихорадочно снимать и фотографировать летное поле, себя, здание аэровокзала. Такое чувство, словно они пытаются насладиться последними мгновениями свободы и зафиксировать их. Достаю «мыльницу» и следую их примеру. Как оказалось, снимки эти действительно оказались последними, которые я сделал своим фотоаппаратом перед тем, как пройти паспортный контроль.

Добро пожаловать «по-корейски», или С мобильниками и GPS вход воспрещен

Здание аэровокзала – ни дать ни взять чистенькая пригородная железнодорожная станция где-то в российской глуши. Вот только изобилие людей в военной форме, очень напоминающей советскую, мешает почувствовать себя горожанином, выехавшим за город на электричке. Слева – маленький «дьюти-фри». Ассортимент: сигареты, разные настойки на женьшене и какие-то сувенирные безделушки типа тех, которые 30-40 лет назад можно было купить в киосках бывшего СССР.

Вокруг полно корейцев в штатском. Одеты в одинаковых тонах – темные куртки или костюмы невыразительного фасона, обязательные галстуки. Не сводя с нас цепких взглядов, они с напряженно-непроницаемыми лицами редкой цепью выстраиваются вокруг нашей группы, возводя невидимый барьер между ней и окружающим миром.

К нам и моим товарищам по командировке – корреспондентам телеканала НТВ – подходит среднего роста кореец лет 35. В его одежде и внешнем облике чувствуется особая официальность и отточенность, свойственная дипломатическим работникам. Он улыбается и обращается к нам на почти безупречном русском. Так и есть – сотрудник МИДа по имени, а точнее, по фамилии Ким (в Корее так же распространено обращение друг к другу по фамилии, как в других странах по имени).

Он приставлен к нам на все время нашего пребывания в КНДР. Тут же пытаюсь установить с ним «дипломатический контакт», говоря, что в бывшем СССР аббревиатура КИМ когда-то означала Коммунистический интернационал молодежи – предшественник ВЛКСМ. Сработало! Ким радостно улыбается в ответ.

После паспортного контроля подходим к таможенному. Перед ним все приезжие сдают под расписку свои мобильные телефоны (в КНДР есть сотовая связь, но с уникальным стандартом, позволяющим передавать и принимать сигналы лишь внутри страны). Обратно получим их только при выезде.

Вот через рентгеновскую рамку поползли и мои вещи. Таможенник, хмурясь, пытается что-то рассмотреть на экране, потом просит меня открыть сумку и достает оттуда «мыльницу». Ну да, обычный цифровой фотоаппарат. Он же не запрещен к ввозу в страну! Однако таможенник включает его и устраивает «консилиум» с коллегами. В следующую минуту узнаю, что остался без фотоаппарата на все время пребывания в КНДР.

Встроенная система GPS – особенность фотоаппарата, на которую я никогда не обращал внимания, – делает его устройством «нон грата» в Северной Корее. GPS, равно как и любая другая спутниковая навигационная система, в КНДР под строгим запретом. Мне дают какой-то клочок бумаги. По нему я получу свой Panasonic обратно на вылете из КНДР.

Ну что, все, наконец? Нет, не все. Таможенник просит меня показать зажатый в моей руке «Огонек», который я взял на борту аэрофлотовского самолета еще в полете от Москвы до Пекина. Иностранная печатная продукция тоже крайне нежелательна в КНДР. Он начинает внимательно рассматривать каждую страницу, пытаясь в иллюстрациях (очевидно, что по-русски не понимает ни буквы) отыскать что-то, что может подорвать основы «монолитного» государственного строя Северной Кореи.

Через минуту мне этот цирк начинает надоедать. Открываю нужную страницу и тычу в картинку, изображающую астероид. В его голове устанавливается какая-то логическая связь между нашим прибытием на старт ракеты «Ынха-3» и статьей про «небесный булыжник». С облегчением махнув рукой, он дает «добро».

Улыбнитесь, вас снимают

На площади перед аэропортом стоят одинаковые автобусы. Начинается суета с размещением, напоминающая бестолковый отъезд детей в пионерский лагерь. Садимся в один автобус – нет, оказывается, нужно в другой. Заходим в него – ну все, поехали? Однако в проходе прямо на меня надвигается улыбающийся Ким и буквально выталкивает вместе с остальными членами группы из автобуса – всем прибывшим нужно сделать коллективный снимок перед зданием аэропорта.


Зачем? Что за вопрос! Зафиксировать «исторический момент» прибытия такого количества иностранцев на космический запуск. Разве это не показатель открытости и дружественности КНДР? Плотно скучиваемся. На нас наводят фотоаппараты и видеокамеры около дюжины корейцев. Но почему-то не покидает чувство того, что уже сегодня эти снимки и съемки будут изучать отнюдь не в северокорейском обществе дружбы с зарубежными странами.

Наконец, кавалькада автобусов трогается с места. В салоне холодно даже в верхней одежде. Смотрю по сторонам, ожидая увидеть растительное многоцветие и здания в стиле пагод. Но вместо этого вдоль дороги тянутся безликие невысокие постройки – не то дома, не то какие-то учреждения – и голые кустарники вместе с такими же деревьями. Лишь раз мимо окна промелькнул национальный колорит в виде построившихся в ряды во дворе то ли школы, то ли казармы мужчин и женщин, синхронно отрабатывающих в белых костюмах удары тхэквондо.



Довольно скоро ландшафт становится типично сельским: возделанные, но еще лишенные какой-либо зелени поля с пестрой техникой, внешне очень похожей на ту, которую показывали в советских фильмах 1950-60-х годов, люди, одетые по принципу «было бы дешево и удобно». Они сидят на рельсах проложенной рядом «железки», идут куда-то с лопатами и прочими нехитрыми крестьянскими инструментами или неспешно крутят педали велосипедов. Такое чувство, что вернулся в СССР и едешь на картошку где-то по осенней провинции вместе с другими студентами в неотапливаемом автобусе.

Город ночной мглы

Странно, правда? Ночью и должна быть мгла. Но в крупных мегаполисах вы ее не ощущаете. Льется свет из окон домов и витрин, сверкают неоновые рекламы, тысячи автомобилей освещают дороги своими фарами.

«Готам какой-то», – словно про себя произносит оператор НТВ Андрей, смотря из автобуса на ночной Пхеньян. Сравнение точное. Лучших декораций для съемки очередной серии про похождения «Темного рыцаря» просто не найти. Высокие дома, где на три-четыре черных окна приходится одно подсвечиваемое изнутри жутковато-мертвенным светом. Кто-то из пассажиров автобуса поясняет, что КНДР живет в условиях строгой экономии электроэнергии, а потому в каждой квартире разрешается использовать лишь одну «лампочку Ильича».

Автомобилей почти нет. Уличные фонари не горят. Не видно светящихся витрин или рекламы. Телевизор, по которому передают новости об очередных успехах строительства социализма в КНДР, транслируют концерты симфонической музыки или показывают местные патриотические фильмы, работает лишь несколько часов по вечерам.

И люди… Идущие по улицам группами или по одиночке, одетые в неизменно темные тона, они угадываются в ночном мраке призрачными силуэтами, напоминая персонажи из фильмов про зомби.


Единственными пятнами света в этой мгле являются портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, на которых скрещиваются лучи стационарных прожекторов. Портреты эти в изобилии размещены на зданиях и агитационных плакатах, установленных вдоль дорог. На упитанных, улыбающихся лицах правителей Северной Кореи явно написано: «Жизнь удалась!». Лучшей иллюстрации к разнице в уровне благосостояния между правящей верхушкой и народом этой страны не найти. За почти 10 дней своего пребывания в КНДР мне не пришлось встретить ни одного северокорейца, скулы которого не были бы обтянуты смуглой, обветрившейся кожей.


Невольно вспоминаешь восточную притчу про нищего, который грыз черствую корку хлеба, но при этом нюхал запах, доносившийся с пира богача. Интересно, наедается ли обычный северокореец больше своим суточным рационом, когда видит откормленные лики вождей КНДР? Вопрос не риторический. По данным газеты The New York Times, в конце 20 века в Северной Корее умерло от голода 3 миллиона человек, или каждый седьмой житель этой страны.

Кто-кто… «Янггакдо»

Так назывался отель, в котором мы жили в Пхеньяне. Современное 47-этажное здание с вращающимся рестораном на крыше. Расположено оно на острове посередине реки Тэдонг. Вскоре мы поняли скрытый «геополитический» смысл его местонахождения – с острова вела лишь одна дорога на «большую землю», что практически исключало возможность выйти незамеченным в город.

Нас разместили на 35 этаже. У меня был обычный двуспальный номер, по уровню комфорта соответствующий 3-4-звездочному. Утром можно было отодвинуть створку окна и почувствовать, почему Корею называют Страной утренней свежести. Правда, я бы скорее назвал ее Страной утренних заморозков. В этот год весна на корейском полуострове явно запоздала.

Из окна открывался великолепный вид на Пхеньян, который в лучах утреннего солнца производил впечатление вполне современного мегаполиса. А если смотреть в сторону, где расположен конусовидный 330-метровый отель «Рюгён» (в нем 105 этажей, что делает его по этому показателю мировым рекордсменом среди отелей), то вообще могло показаться, что видишь будущее, как его нередко показывают в научно-фантастических фильмах.



По утрам над рекой обычно поднимался густой туман. Представьте: из белесой дымки, которая, как правило, символизирует завесу времени, выступают высотные здания на фоне космического корабля, стоящего на стартовой площадке прямо в центре города. Впечатление «космичности» отеля усиливалось его невысокими островерхими пристройками, напоминавшими то ли стабилизаторы ракеты, то ли боковые ускорители.

Вы можете представить себе лифты с характерами? У тех, что в «Янггакдо», он определенно был, причем явно северокорейский. Начисто лишенные западного «политеса» в виде датчиков, которые препятствуют закрыванию дверей в случае, если в их проеме еще кто-то стоит, они с жесткостью полицейской дубинки били вас по бокам железными створками, если вы не успели впрыгнуть в кабину или выпрыгнуть из нее. Рядом с лифтами в холле первого этажа дежурил специальный служащий в форме швейцара, который хватал двери и держал их, пока не закончится вход-выход.

Автобусное видение

Вы слышали что-нибудь про «тоннельное видение»? Оно бывает у человека в состоянии стресса, когда у него резко сужается поле зрения, и он видит только то, что находится непосредственно перед ним. После 10 дней в Северной Корее я понял, что может быть еще и «автобусное видение». Оно вырабатывается у вас, когда вы постоянно, изо дня в день, знакомитесь с окружающим миром только через автобусное окно.

Его отличительной чертой являются поверхностность, ограниченность и смазанность восприятия: неожиданно возникающие за стеклянным прямоугольником картины исчезают так же стремительно, как и появляются. Сфокусировать на чем-то взгляд, рассмотреть более внимательно практически невозможно. Крыша, кресла, головы и силуэты сидящих впереди, сзади и по другую сторону прохода пассажиров – как шоры на глазах у лошади. Что ж, видимо, это часть замысла – «лошадь» должна видеть перед собой только мощеную мостовую и думать, что по сторонам от нее все так же ровно и гладко, как поверхность дороги, по которой цокают ее копыта…

Не чихайте в Северной Корее

Потому что за каждый «чих» вам придется платить. Понятие угощения в этой стране полностью отсутствует (по крайней мере, нам с ним познакомиться не удалось). В поезде, по дороге на космодром Западного моря нас покормили обедом. Это оказался обычный ланчевый набор авиакомпании Air Koryo. Мы думали – пригласили, значит угостили. Ничего подобного – за него с каждого из нас взяли по… 15 долларов. А еще перед выездом из гостиницы Олегу и Андрею – группе НТВ – пришлось заплатить по 30 долларов за нарукавные повязки представителей СМИ. Обычные клочки ткани с какими-то корейскими письменами. Ребята думали сохранить на память. Оказалось – это цена аренды, по окончании которой повязки нужно будет сдать.

Под конец пребывания в Корее Олег свою повязку потерял. Ким сказал, что за это придется заплатить штраф в… 50 долларов. Андрей нашел кем-то оброненную повязку и отдал ее Киму. Тот долго с подозрением выяснял – действительно ли это повязка Олега (разумеется, установить ее временного владельца не было никакой возможности). С видимым разочарованием был вынужден принять находку – как же, потерял возможность привнести в госбюджет Северной Кореи еще полсотни долларов на «нужды революции».

По возвращению в «Янггакдо» с праздника по случаю открытия памятника «двум Кимам» всех журналистов любезно пригласили в ресторан отеля. Меню вполне уложилось в советскую гастрономическую «троицу» – борщ, котлеты, компот – с поправкой, разумеется, на местную специфику. Денег, конечно, не взяли (ведь журналисты только что бесплатно «пиарили» на весь мир это событие), правда, зачем-то записали номера постояльцев. Ну, понятно, почему – в отеле жили не только приехавшие на старт ракеты и на празднование столетия Ким Ир Сена журналисты. Вдруг кто-нибудь еще захотел бы дармовщинки. При выписке из отеля – сюрприз. Ужин дополнительно приплюсован к счету проживания. Угостили, одним словом…


Правда, походы во «внеотельные» рестораны оставили приятное впечатление не только качеством еды, но и своими ценами (москвичи просто не поверят). Втроем мы наедались в среднем на 20-25 долларов. Хочу сразу сказать – ни собак, ни черепах не пробовали, хотя в меню соответствующие блюда были. Видно, тем, кто вырос на советском наборе литературы для детей, было немыслимо съесть ни кусок Белого Бима Черного Уха, ни черепахи Тортиллы…

Экскурсия по ресторану

Но, пожалуй, самый вопиющий случай произошел в «народном ресторане» (рассчитанном на тысячу человек), куда Олег и Андрей после невероятных мучений, связанных с согласованиями и разрешениями, все же сумели зайти, чтобы сделать там репортаж. Нас сопровождала представительница администрации этого заведения. После часовой экскурсии и съемок ребятам пришлось заплатить 14 долларов за «услуги». Любопытно, по какому прейскуранту. Представить себе, что администрация этого ресторана регулярно принимает у себя иностранных корреспондентов, так же сложно, как подъем государственного флага Северной Кореи перед резиденцией правительства этой страны под песню Элвиса Пресли вместо государственного гимна КНДР.

В ресторан мы ездили в микроавтобусе. Разумеется, за него тоже пришлось заплатить (порядка 50 долларов). «Нет, ты подумай, – кипятился Олег, когда мы еще возвращались с поездки на космодром, – организовали пресс-тур… за наш же счет». (В ходе пресс-туров, во многом преследующих рекламную цель «показать товар лицом», практически все расходы, связанные с приемом журналистов, берет на себя сторона, этот тур организовавшая). «Раздули секретность, понагнали интриги вокруг запуска своей ракеты, а потом сделали “великое одолжение”, пригласив на ее старт иностранных журналистов. Те, естественно, слетелись, как дети к фокуснику, который обещал им показать, откуда в шляпе берется кролик. “Детишки” заплатили деньги, но кроме торчащих из шляпы ушей, так ничего и не увидели. Да-а-а-а… хитро сработано», – Олег покачал головой, как бы признавая одновременно оборотистость северокорейцев и наивность – свою и своих «коллег по цеху».

Апофеозом «вытряхивания» денег из чужеземцев стал предъявленный в конце нашего пребывания в КНДР счет за поездки в автобусах – этих фактически изоляторах на колесах, в которых нас, как прокаженных, которых нужно держать подальше от местного населения, возили по Пхеньяну и его окрестностям.

Не в жадности дело

А между тем все вполне естественно и объяснимо. Несмотря на бодрые заявления руководства КНДР об «успехах социалистического строительства» в Северной Корее, в ней экономическая разруха. Покупательная способность населения минимальна. Обычный кореец получает среднемесячную зарплату, равную 1-1,5 долларам, остальное – через распределители. К тому же после распада «социалистического лагеря» – основного приобретателя северокорейских товаров – стране почти нечего предложить окружающему миру, кроме минерального сырья, продукции сельского хозяйства и рыбы.

При этом нужно содержать гигантские по масштабам КНДР вооруженные силы (ВС): основной контингент до 1,2 миллиона военнослужащих плюс 4 миллиона резервистов. Это – как если бы в России ВС насчитывали не один миллион, а 14 миллионов человек (если с резервистами – то больше 40 миллионов). Понятно, что в таких условиях правители Северной Кореи скоро будут брать деньги с идущих по улицам Пхеньяна иностранцев за «износ» асфальта под подошвами их ботинок.

Отдадим должное КНДР

Редкие «лексусо»-, «хондо»-, и «мерседесо»-подобные автомобили, бегающие по улицам Пхеньяна, как оказалось, выпущены в Северной Корее. Никто из северокорейцев их купить, конечно, не может (за исключением высокопоставленных «аппаратчиков» и членов их семей). Авто обслуживают крупных чиновников и партийных бонз. «Зило»-подобные грузовики, электровозы и тепловозы тоже производятся в КНДР.

Все это хорошо, но есть одна проблема – кому все это нужно за пределами Северной Кореи? А без продажи за границами КНДР производство всего этого «автовеликолепия» (ну, может, кроме грузовиков), лишь ложится дополнительным грузом на и без того истощенный бюджет страны. Правда, одну важнейшую задачу легковой автопром Северной Кореи все-таки решает – показывает всему миру, что КНДР «социально ориентированная» и «развитая» индустриальная держава.

Интернет

Он, кстати, тоже под запретом. Есть «интранет» – сеть, действующая лишь внутри Кореи и, разумеется, содержащая лишь ту информацию, которая соответствует идеям чучхе. Администрация отеля любезно предоставила нам возможность пользоваться «настоящим» Интернетом в конференц-зале. По окончанию поездки некоторым корреспондентам пришлось заплатить за эту услугу по 500-600 долларов за десяток часов работы в «паутине».

НЕЛЬЗЯ!

Вы не замечали, что после посещения какой-либо страны в памяти остается расхожая фраза, которая с этой страной ассоциируется? Например, в Испании и странах Латинской Америки – это Buenos dias (Доброе утро), представить Англию или США без How do you do? (Как поживаете?) просто невозможно, а Cherchez la femme (Ищите женщину) является таким же символом Франции, как Эйфелева башня.

Так вот в Северной Корее (по крайней мере, для иностранцев) это – «нельзя». Нельзя фотографировать или снимать без разрешения, даже если это просто городской пейзаж, нельзя без сопровождения ходить по улицам, нельзя на этих улицах разговаривать с обычными корейцами, нельзя полюбоваться городом с крыши отеля, нельзя пойти, куда хочешь, нельзя российским журналистам пообщаться с их корейскими коллегами, нельзя самим составить программу пребывания, нельзя, нельзя, нельзя…

Суровость законов Северной Кореи в сочетании с болезненной одержимостью Пхеньяна постоянно подчеркивать свою независимость от мнения международного сообщества не позволяет надеяться, что статус иностранца поможет получить скидку за нарушение какого-либо «нельзя». Расплатой может быть как минимум незамедлительное выдворение из страны, а как максимум – заточение в тюрьму.

Единственный для нас, уже упомянутый, способ познакомиться с Пхеньяном – смотреть на него из окон автобуса. Держим в руках фотоаппараты с таким же чувством, с каким игравшие в «русскую рулетку» гусары держали в руках револьверы. Любой щелчок затвора заставляет наших сопровождающих вздрагивать, после чего следует напряженно-недружественный взгляд в сторону снимавшего: а не сфотографировал ли он «секретный» магазин или «стратегическую» трамвайную остановку?

Ощущение полной незащищенности от «карающей длани» государственной машины КНДР постепенно начинает менять даже нашу психологию. Через неделю пребывания в Северной Корее мы начинаем настороженно следить друг за другом, чтобы кто-нибудь из нас случайно не сделал бы того, что запрещено – не сфотографировал досмотр перед посадкой в автобус, не отошел слишком далеко в сторону от основной группы, не попытался заговорить с обычным северокорейцем и т.д….

На поводке

По сравнению с прочими прикрепленными Ким проявлял явно повышенную бдительность (мидовская закалка, что ли?). Стоило Андрею начать снимать какой-нибудь обычный городской пейзаж или просто людей на улице, как Ким тут же хоть и мягко, но настойчиво начинал говорить, что этого делать нельзя, а иногда даже подталкивал Андрея в сторону автобуса, явно мешая съемке. При этом другие иностранные корреспонденты продолжали снимать те же самые эпизоды.

В концертном зале на фестивале искусств, посвященном столетию со дня рождения Ким Ир Сена, нам сказали, что выступления артистов снимать запрещено. Олег с Андреем и с видеокамерой разместились в последнем ряду вместе с другими «коллегами по цеху», а меня пригласили в партер. Со мной была «пушка» – профессиональный Nikon, одолженный мне одним из сотрудников российского посольства.



Через какое-то время ко мне подошел Ким и на всякий случай забрал аппарат. Действительно, разве можно поверить, что иностранец упустит возможность сделать «шпионский» снимок главного секрета КНДР – отплясывающих на сцене танцоров из разных стран? Каково же было мое удивление, когда я увидел, что практически все сидевшие вокруг меня зрители без проблем щелкали своими «мыльницами» в ходе всего концерта.

В антракте говорю Киму максимально жестким, насколько это возможно в рамках дипломатического этикета, тоном, что расцениваю его поведение по отношению к нам как крайне недружественное. Ким улыбается, извиняется и пытается это все представить как невинную огреху с его стороны, типа прости, что открывал банку с кока-колой и случайно брызнул тебе на рубашку. С кем не бывает… Снимать было разрешено, но Ким об этом узнал уже слишком поздно и не мог вернуть мне Nikon посередине концерта. А забирать-то его было зачем?!

Однажды мы (по инициативе северокорейской стороны, разумеется) были на очередном массовом мероприятии, призванном продемонстрировать «единство» и «сплоченность» народа КНДР вокруг образов Ким Ир Сена, Ким Чен Ира и личности ныне здравствующего Ким Чен Ына, вокруг идей чучхе, вокруг партии и правительства, да мало ли еще вокруг чего. Мероприятие проходило на стадионе. Какое-то время там разрешали снимать, но когда после окончания действия Андрей попытался запечатлеть на видеокамеру просто расходившихся с трибун людей, Ким тут же возник рядом с традиционным «Нельзя!».

– Почему? – Андрей начал заводиться. – Ведь это же просто люди. Мы их только что снимали.
– Нельзя!
– Почему нельзя-то?! Вон там корреспондент снимает – и ничего.

Поскольку рационального объяснения, почему нельзя снимать обычную толпу людей, у Кима не было, он прибегнул к не вполне дипломатическим формам давления, став что-то говорить о «возможности преждевременного окончания» нашего пребывания в КНДР.

Слышавший этот содержательный диалог Олег не выдержал.

– Ну и плевать! – взрывается он. – Мы что, проститутки какие-то, которых вы за свой счет сюда привезли и которые теперь вынуждены исполнять все ваши прихоти?! Мы оплатили здесь каждый свой шаг. Досрочно?! Отлично! Первым делом, что я сделаю по прибытию в Москву, пойду к Кулистикову (Владимир Кулистиков – генеральный директор НТВ), а он друг Путина, и расскажу ему все, как было. А уж после этого наш МИД будет разбираться с вашим, почему нам вместо того, чтобы помогать, постоянно ставили палки в колеса. И тебе, Ким, зададут немало неприятных вопросов.

Ким насуплено молчит. Очевидно, что перспектива стать причиной дипломатического конфликта между двумя странами ему явно не улыбается. Андрей заканчивает свою съемку, а Ким делает вид, что этого не видит. На сегодня инцидент исчерпан.

Дети

Они производили впечатление тропических цветов (особенно девочки в национальной одежде), непонятно каким образом выросших на этой вечной мерзлоте. Однажды нас привезли в концертный зал, где должен был открыться уже упомянутый международный фестиваль искусств. Был поздний вечер. Перед фасадом здания в свете прожекторов репетировали дети, которым вскоре предстояло выйти на сцену.

Мы шли через вход, который находился совсем рядом с ними. Глядя на них, я вдруг ощутил нечто такое, что, вероятно, испытывает сидящий в тесной, душной, наглухо закрытой камере узник, когда ему вдруг открывают окошко. Он непроизвольно бросается к нему, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Вот так и я бросился к детям, лихорадочно срывая крышку с объектива фотоаппарата.

Я успел сделать только один снимок. Неизвестно откуда взявшийся безликий кореец стал тут же толкать меня руками в сторону нашей группы, мешая делать прицельные кадры. Автоматически нажимаю еще несколько раз на «спуск». Пытаюсь выяснить, почему нельзя снимать ДЕТЕЙ? Ответ – дети… не готовы к съемке. А зачем им быть к ней готовыми? И как вообще ребенок, не озабоченный своими изображениями в социальных сетях, на документах или на обложках глянцевых журналов, может подготовиться к фотографированию?

Дома просматриваю полученные кадры. Хорошо получилась только одна девчушка. Два других снимка смазаны. Но на одном из них даже сквозь размытость образов проступило изображение маленькой девочки, смотрящей на фотографирующего ее чужеземца с напряженно-встревоженным выражением лица. Все, кто не из Северной Кореи, особенно с европейскими лицами – недруги. Это одна из первых и непреложных истин, которую усваивают маленькие корейцы.


Правда, через пару дней на выставке цветов мне удается сфотографировать очень славную кроху – лет 4-5, не больше. Девчушка была прирожденная артистка. Одетая в национальное корейское платье, она периодически, особенно когда видела обращенные на нее взгляды, делала различные па, профессиональная отточенность которых не оставляла места для сомнений – она занималась в танцевальной студии.

Я попросил у родителей разрешения сфотографироваться с ней. Те улыбнулись и разрешили, причем отец – чистый кореец – немного говорил по-русски. Я взял малышку на руки. Она нисколько не возражала – видимо, уже привыкла к вниманию со стороны взрослых. Ее радостное личико стало сиять еще больше. Солнечный ребенок в сумрачной стране… Сколько еще пройдет времени, прежде чем тебе внушат, что улыбка иностранцу может быть расценена как готовность предать родину?

«Ну что, я погасил задолженность по детям?» – именно так и спросил меня Ким, который видел как мою неудачную попытку сфотографировать юных артистов перед началом концерта, так и мою «фотосессию» с юной кореянкой.

«Да» и «нет» не говорите

Корейцы постоянно играли с нами в эту игру. Олег и Андрей хотели взять интервью у «Валентины Леонтьевой» северокорейского телевидения Ли Чжон Хи. Поговорить с диктором ТВ – что уж тут такого особенного? К тому же интерес со стороны российских тележурналистов к своей северокорейской коллеге вполне понятен и объясним. Но выяснилось, что искать с ней встречи в КНДР – это как в другой стране просить разрешения заглянуть в секретную шахту со стратегической ракетой, а заодно поинтересоваться кодами к ее запуску.

Ким каждый день говорил нам, как это непросто, как Ли Чжон Хи много работает, и как нельзя в студии северокорейского ТВ нарушать творческий процесс. В КНДР мы провели 10 дней. Когда до нашего отъезда оставалось дней пять, Ким стал с таинственно-улыбчивым выражением лица, с которым обычно взрослые дают детям понять о готовящемся новогоднем сюрпризе, говорить о том, что «завтра» у него будут для нас хорошие новости. Само собой, Олег и Андрей воспринимали это как встречу с Ли Чжон Хи, а может, даже и поездку вместе со съемочной бригадой местного ТВ на какую-нибудь съемку (об этом они тоже просили).

Ким не обманывал. Новости действительно были «хорошие», не говоря уж о том, что они всякий раз были для нас «сюрпризом». Поездка на… волоконно-прядильную фабрику, которую посещали «два Кима», в яблоневый сад, который основал сам Ким Чен Ир, на черепашью ферму (которую, само собой разумеется, также посещали «два Кима»), на открытие гигантской «иконы» в центре города с изображением «двух Кимов», на открытие памятника «двум Кимам» и пр.

Ни с какой Ли Чжон Хи мы, конечно, не встретились. А перед отлетом в Москву я мысленно поблагодарил Бога за то, что он надоумил меня попросить фотоаппарат у сотрудника российского посольства. Когда в аэропорту забрали мой Panasonic, я спросил Кима, не одолжит ли он мне какую-нибудь «цифру» на время нашего пребывания в КНДР? Ким сказал: «Что-нибудь придумаем». Теперь я понимаю, что это было твердое «нет». Ребята из посольства потом сказали нам, что эта манера общения вообще свойственна северокорейцам – никогда не знаешь, чем они тебе ответили: согласием или отказом.

Город

Правильнее сказать – он не вычищен, а вылизан. Чистота и порядок идеальные. Приятно удивляло то, что даже в час пик на многополосных центральных улицах и проспектах Пхеньяна было не больше машин, чем в Москве где-нибудь в три часа ночи. На большинстве перекрестков вместо светофоров – симпатичные регулировщицы в юбочках до колен и сапожках. Не знаю – правда это или нет, но мне сказали, что их на эту работу отбирают в том числе и по внешним данным. Дороги без ухабов и рытвин.



Большинство многоквартирных домов начитывают по 20-30 этажей и к тому же выглядят очень современно. Более того, типовое строительство не бросается в глаза. Кажется, будто любая бетонная «коробка» построена по индивидуальному проекту.

Но Пхеньян – город контрастов. По дорогам ползают троллейбусы, автобусы и трамваи, латанные-перелатанные настолько, что порой уже невозможно определить, какой они изначально были модели, а иногда в качестве транспортного средства (корпоративного, что ли, а может, это маршрутные такси?) используются открытые грузовики, в которые набивается одетый как на субботник народ.

«Свободомыслие» по чучхе

Мы на международной конференции по этому учению. Это – один из «сюрпризов» от Кима. Впрочем, все остальные иностранные гости и журналисты получили от своих сопровождающих точно такой же «подарок».

В огромном зале (ни дать ни взять – Кремлевский дворец съездов, только поменьше) все места заняты. Одежда, выражения лиц – все соответствует духу партийной конференции в СССР где-нибудь в 1970-е годы. В президиуме появляются люди. Мероприятие начинается.

– Слушай, Ким, – спрашиваю я его, – а если человек не хочет жить по чучхе. Вот не хочет и все тут. Что вы тогда с ним сделаете?
– Как что… – Ким выглядит озадаченным. Очевидно, ему даже в голову не приходит подобный вариант, – Если он не хочет жить по чучхе, он должен покинуть нашу страну.
– И что, вы его так просто отпустите и не посадите в лагерь или тюрьму?
– Почему в тюрьму? – на лице Кима написано неподдельное удивление. – У нас и расстреливают…
– Расстреляют?! За несогласие жить по чучхе?
– Юра, – Ким начинает горячиться, – ну как ты не понимаешь: у нас нет таких, которые не хотели бы жить по чучхе! У нас все, даже в детском саду, уже живут по чучхе и не хотят жить по-другому.

Не хотят жить по-другому или им не дают это сделать? Впрочем, как говорит ведущий телепередачи «Следствие вели…» Леонид Каневский, «это уже совсем другая история».

Избавление с ложкой в желудке

В 1969 году на экраны мировых кинотеатров вышел фильм итальянского режиссера Джузеппе Феррары об итальянской мафии под названием «Камень во рту». Если бы он или кто-нибудь из его коллег задумал бы снять фильм о северокорейской пенитенциарной системе, то, вероятно, назвал бы его «Ложка в желудке». В лагерях КНДР заключенным во время еды дают специальные ложки с затупленными концами. Так их труднее проглотить, чтобы совершить самоубийство – способ, к которому нередко прибегают узники, чтобы пусть даже ценой собственной жизни закончить свое пребывание за колючей проволокой.

Лагеря для политзаключенных называют «Полностью контролируемыми зонами». Есть еще также менее строгорежимные исправительные лагеря. Северная Корея официально отрицает существование таких зон, но эти, размером с небольшие города, сооружения хорошо различимы на снимках из космоса.

Весной этого года южнокорейская независимая комиссия по правам человека подготовила 381-страничный доклад по положению заключенных в исправительных заведениях КНДР. В качестве источников информации были использованы интервью с 200 бывшими узниками, которым удалось перебежать из Северной Кореи в Южную. К слову сказать, сейчас на Юге живет почти 23,5 тысячи «перебежчиков» с Севера, многие из которых также прошли лагеря.

Согласно авторам данного документа, краткое изложение которого было опубликовано газетой The Washington Post, в данных пенитенциарных учреждениях содержится от 150 000 до 200 000 политзаключенных. Пытки там – обычное дело. Так, в одном лагере охранники очень любили «летящий реактивный самолет», «насос» и «мотоцикл». Есть еще «олимпийские игры», когда изможденных узников заставляют бежать вниз c горы 4,5 км, где их ждет награда – кусок кукурузной лепешки.

Чтобы заключенные не ели семена кукурузы в период посевных работ, зерна смешивали с человеческими экскрементами. Один узник был так голоден, что попытался очистить эти семена, после чего съел их и через какое-то время умер от колита. Помимо полевых работ, заключенных заставляли также добывать медь в рудниках. По воспоминаниям одного из прошедших этот ад, в шахтах повсеместно свисали оголенные электрические провода, и многие из узников умерли от удара током.

Тем, кто не мог выполнить свою норму по причинам истощенности, начинали урезать пайки. В итоге они еще больше слабели, проходя таким образом «точку возврата», за которой их ждала неминуемая смерть.

Умерших от голода, болезней или каких-либо иных причин не спешили хоронить – ждали, когда их объедят крысы. Видимо, это тоже была одна из пыток, только на этот раз психологических. А потом сжигали в печах. Пепел использовали для удобрения полей и, как рассказывал один из бывших заключенных, там, где овощи получали такую «подкормку», они «особенно хорошо росли».

Важно знать, что согласно конституции Южной Кореи, жители Северной также являются гражданами и Южной. Более того, Сеул четко дал понять Пхеньяну, что все северокорейские чиновники и «силовики», виновные в преступлениях против своего народа, понесут наказание после объединения двух Корей.

Кто за объединение?

Наверное, все «прогрессивное человечество», включая в первую очередь Сеул? Не спешите с подобным ответом.

Понятно, что Пхеньяну перспектива объединения с Сеулом, особенно после вышеупомянутого предупреждения со стороны последнего, может привидеться только в страшном сне. Но потенциальное объединение Кореи не вызывает особых восторгов и у Токио. Корейцы слишком долго жили под колониальным игом Страны восходящего солнца, чтобы относиться к ней по принципу «ничего личного». Личное есть, и притом со знаком «минус». Это значит, что рядом с Японией появится довольно мощное государство, народ которого не испытывает дружественных чувств к «земле сёгунов и самураев».

Объединение Кореи настораживает Китай и Россию, которые полагают, что на севере единой Кореи тут же появятся американские военные базы. Наконец, мировой экономический кризис заставляет даже Южную Корею не спешить с воссоединением с Северной – ведь основную цену за это придется заплатить Сеулу.

Визит на «Пуэбло»

Так называется американское разведывательное судно, которое 23 января 1968 года было перехвачено северокорейскими катерами в территориальных водах КНДР. 82 члена экипажа, включая корабль, были арестованы (один погиб при задержании). Через год моряков отпустили, а «Пуэбло» оставили в качестве трофея, который и поныне пришвартован к набережной реки Тэдонг.

Ничего «джеймсбондовского» в нем нет. С виду обычный заштатный сухогруз серого цвета размером с речной трамвайчик-переросток. На таком бочки с мазутом в порту возить, а не шпионить. Правда, он до сих пор числится в списке «активных» кораблей ВМС США. Не знаю, может у американских моряков это юмор такой?

Экскурсоводом на «Пуэбло» работает сам Ким Зун Рон. Именно он и поднялся первым на борт «Пуэбло» в составе группы захвата в 1968 году. Теперь он капитан первого ранга и ходит по палубе с видом командира корабля.



– Мы независимые и мы может отстоять свою независимость, – говорит мне Ким (не тот, который экскурсовод, а тот, который мидовец). – Вот «Пуэбло». Когда мы захватили его, все давили на нас, чтобы мы его вернули, но мы этого не сделали.
– Так уж и все… Попробовали бы вы не вернуть, если бы вас СССР не поддерживал.
– Так и Советский Союз тоже на нас давил, чтоб мы вернули «Пуэбло»! – Ким не может сдержать удивления в голосе, как учитель, которому приходится объяснять взрослому, что дважды два равно четыре. – Но мы не поддались!

Молчу. Это уже «клиника». Ну как объяснишь ему, что в те годы Соединенным Штатам было не до «разборок» с КНДР, ибо они «по уши» увязли в войне в Индокитае. Что же касается лицемерных публичных призывов Советского Союза к Северной Корее вернуть корабль и экипаж, то «за кулисами» Москва наверняка сказала Пхеньяну, чтобы тот ни в коем случае не спешил их отдавать, обещая в случае попытки со стороны США решить проблему силовым путем, не оставить в беде «братский корейский народ».

Кстати, вот еще пример «нужной» трактовки истории: северокорейцы (ну, по крайней мере, такое впечатление у меня сложилось после беседы с Кимом) либо не знают, что Ким Ир Сен был во время Второй мировой войны капитаном советской армии, либо уверены, что это все происки вражеской пропаганды. А как же иначе? Разве мог «самый корейский» из всех корейцев пусть даже временно вести борьбу с силами зла бок о бок с другим народом, кроме своего собственного?

А еще мне Ким сказал, что разница между Южной и Северной Кореей – как между домашней и дикой собакой. Домашняя всегда сыта и ей есть где жить, но она служит хозяину или сидит на цепи. Вот так и Южная Корея сидит «на цепи» у Америки, пояснил он.

Что касается дикой (в смысле, Северной Кореи), то да, ей труднее и она порой голодает, но зато свободна и независима. Вот какую незатейливую аллегорию поведал мне наш сопровождающий.

Хотел я сказать Киму, что дикая собака Динго выживает в основном за счет постоянного нападения на фермерские стада овец, то есть занимается типичным разбоем, но потом подумал и… воздержался.

Шоколадка значит «унижение»

Так во всяком мы поняли, пообщавшись (с предварительного «сквозьзубного» согласия Кима) с сотрудницей волоконно-прядильной фабрики. Симпатичная девушка согласилась дать Олегу и Андрею интервью. Поговорив, они захотели подарить ей набор маленьких шоколадок с видами Москвы.

Девушка бросила испуганно-недоумевающий взгляд вначале на шоколадки, потом на Кима. Но поскольку в глазах того, видимо, не светилось слово «Расстрел!», а чужеземцы искренне и тепло улыбались, то она ответила им смущенной улыбкой и как-то неловко взяла подарок.

Потом нам объяснили, что в КНДР не принято принимать подарки от иностранцев, особенно если это то, что можно съесть (или выпить). Ведь это – скрытая попытка «унизить» Северную Корею, намекнуть, что в стране, мол, не хватает продуктов. Так же, в общем, неловко чувствовал себя и Ким, когда мы ему подарили бутылку «Столичной». Ну не везти же ее было назад?

А может, дело вовсе не в унижении? Может, «хозяева» КНДР в лице ее высшего руководства просто приучили северокорейцев, как собак (там ведь любят собачьи аллегории) не брать ничего из рук чужаков? С одной стороны, мало ли что – а вдруг в коробке конфет окажется «подрывная» литература? С другой – шоколадка от зарубежного гостя может разрушить в глазах северокорейца образ врага-иностранца, а это один из главных страхов идеологов чучхе.

Учение – свет

В программу официальных мероприятий входило посещение университета. Впечатление самое положительное. Современные, светлые и чистые корпуса. Огромный спортивный комплекс, включая бассейн, размером лишь немного уступающий «Москве» – когда-то самому большому открытому бассейну в Европе. В нем плавают и просто весело плещутся десятки студентов.



Проходим по учебным помещениям. Выглядят они, как гибриды обычных аудиторий и компьютерных классов. Перед мониторами – одетые в одинаковые темные одежды студенты. На экранах – корейские письмена. Все хорошо, только студенты, даже когда журналисты начинают ходить между ними и пытаются заговаривать с кем-нибудь их них, молча сидят, как каменные будды, напряженно глядя в экран.

Через несколько минут нашего пребывания в этом помещении сопровождающие начинают нас подталкивать к выходу – студентам нужно заниматься, и своим присутствием мы их «отвлекаем». Мда. Тому, кому удалось бы отвлечь северокорейского студента, особенно если ему предварительно была дана команда «не отвлекаться!», наверное, дали бы какую-нибудь престижную премию в области черной и белой магии.

Ким Чен Ын

Если Ким Ир Сен в иерархии северокорейских божеств – «вечный президент», а Ким Чен Ир – «великий полководец», то их внук и сын Ким Чен Ын – пока только «верховный руководитель». Он занял этот пост в декабре 2011 года после смерти своего отца Ким Чен Ира.

Вскоре после его назначения пошли слухи о том, что «регентом» при нем станет его дядя Чан Сон Тхэк, занимающий крупный военный пост. Мол, у молодого Кима еще недостаточно опыта, чтобы быть главой государства, вот дядя ему и поможет войти в «курс дела». Если это действительно так, то «монолит» правящей верхушки КНДР может дать трещину – ведь учитель может так и не захотеть передать бразды правления ученику.

По данным южнокорейских СМИ, Ким Чен Ын после смерти отца устроил «варварские чистки» среди генералитета КНДР. Десятки из высших военных чинов пропали без вести, а многих расстреляли. Причем основанием для казни было в том числе «неподобающее поведение» во время траура по Ким Чен Иру. Известно, что один из военнослужащих высокого ранга был уничтожен за то, что в эти «скорбные дни» просто перебрал «горячительного». Однако возможно, что главной причиной для «чисток» было стремление Ким Чен Ына и тех, кто за ним стоит, избавиться от «диссидентов» в рядах вооруженных сил.

При этом про Ким Чен Ына говорят, что он пытается быть ближе к деду, чем к отцу – сделал себе прическу по Ким Ир Сену, много улыбается, в отличие от отца не боится физического контакта с людьми. Не знаю. Я видел его в основном на экране – полный, совсем еще молодой человек, на лице которого порой появлялось растерянно-отсутствующее выражение, так, словно он не до конца понимал, чего от него хотят и что ему предстоит делать в качестве главы КНДР.

«Перестройщик» по типу Горбачева? Говорили, что это именно ему принадлежала мысль пригласить иностранных экспертов и журналистов на старт «Ынха-3». А на военном параде, посвященном столетию со дня рождения Ким Ир Сена, Ким Чен Ын выступил с речью. Наш Ким уловил в ней новый момент, о котором радостно нам поведал. «Верховный руководитель» сказал, что государство должно «больше заботиться» о людях.

Действительно, радость… Неужели и впрямь Пхеньян станет относиться к своим подданным не как к подковам на лошадиных копытах, которые просто выбрасываются или отправляются на переплав по мере износа, а как к лошади, которую нужно периодически подкармливать, чтобы та и дальше покорно тянула воз с третьим из династии Кимов?

«Здравствуйте, не ответите на пару вопросов?»

Олег стоит на улице с микрофоном. Рядом с ним Андрей. Он похож на приготовившегося к атаке рейнджера с камерой-базукой на плече. Тут же перетаптывается с ноги на ногу Ким. Ему некомфортно. Его начальство разрешило российским журналистам взять интервью у случайных прохожих.

Понятно, что у Кима есть абсолютная возможность влиять как на вопросы, так и на ответы. Мы ведь не знаем корейского, а это значит, что можем спросить: «Довольны ли вы своей жизнью?», а он это переведет как: «Любите ли вы кабачки?». Но все же... а вдруг кто-нибудь говорящий по-русски исступленно изольет свою душу перед камерой, и поток этот, попавший на экраны мировых телеканалов, смоет Кима с его места в МИДе и унесет куда-нибудь в «Полностью контролируемую зону». В общем, есть от чего нервно покуривать сигарету.

Приближается женщина средних лет. Олег, улыбаясь, делает ей шаг навстречу с микрофоном, следом за ним – Андрей. Женщина бросается в сторону, как от зачумленных, прижимая к груди руки и что-то извиняющее лопоча. Ким говорит ей несколько слов на корейском. Не помогает. Женщина торопливо уходит. Может, он сказал ей: «Уходи, пока цела» или «Молодец, что не стала с этими общаться»?

Вторая попытка. На походе девушка лет двадцати пяти. До нее еще около тридцати метров, но Олег с Андреем уже явно выбрали ее в качестве «добычи», и она это понимает. По мере приближения к нам у нее стекленеют глаза. Она ускоряет шаг, как радиоуправляемая модель, владелец которой с пультом в руках решил прибавить ей скорости. Ребята делают попытку к ней приблизиться, но куда там. Девушка явно решила выполнить мастерский норматив по спортивной ходьбе. Чтобы догнать ее, пришлось бы перейти на бег.

Еще несколько попыток с тем же результатом. Все ясно. Продолжать дальше – только поднимать Киму настроение. Будет потом в МИДе рассказывать про наивных русских, которые пытались поймать рыбу за хвост.

На улицах иностранцу (с внешностью явно отличной от корейской) нельзя идти без сопровождения. Ему не продадут билет ни в кинотеатр, ни в метро, ни на какой-либо другой вид общественного транспорта и, скорее всего, вызовут полицию, чтобы та выяснила – не диверсант ли он. Какие после этого беседы «под камеру»?

Вот уж воистину: все познается в сравнении. Китай – страна, где права человека чувствуют себя весьма неуютно, – после недели пребывания в КНДР начинает казаться мне образцом свободы и демократии. Помню Пекин в январе 2006 года. Я мог идти куда и когда хотел, посещать любые заведения, музеи, кинотеатры, цирк, купить билет на поезд и поехать в любую точку Поднебесной. Завидев меня на улице (равно как и любого иностранца), ко мне подбегали студенты, начинали общаться на английском, расспрашивать о моей стране, интересоваться, что я думаю о Китае. И никто не одергивал меня окриком «нельзя!», не пытался надеть на глаза шоры в виде автобусных окон.

Впрочем, пара разговоров с корейцами на улице все-таки состоялось. Всякий раз это были девушки и женщины. Взять интервью у местных мужчин оказалось не более простой задачей, чем у памятника Ким Ир Сену. Кореянки, немного смущаясь (как и положено восточным женщинам, да еще «допрашиваемым» иностранными журналистами), рассказывали о том, как… они благодарны «двум Кимам» за все, что у них (у кореянок) есть, как они любят свою родину, как верят в нее и как хотят и дальше крепить ее могущество ударным трудом. Жившие в СССР до начала «перестройки», вам это ничего не напоминает?

«Мы рады видеть вас»

К концу нашего пребывания в КНДР мы почти сдались: тотальная зомбированность местного населения идеями чучхе в сочетании с языческой преданностью двум, а точнее, уже «трем Кимам», казалось, начисто лишили северокорейцев способности и желания воспринимать какую-либо другую реальность за пределами их страны. А раз так, то любой представитель этой другой реальности – не более чем фантом, призрак. Разве с призраками разговаривают, пытаются им что-то объяснить или – от них узнать?

И вот наступил день празднования столетия со дня рождения Ким Ир Сена. Вечером мы идем на набережную смотреть салют. Ведущие к набережной земляные откосы уже плотно усеяны сидящими корейцами. Женщины одеты с намеком на праздничность, мужчины – в простые куртки (а-ля вещевой рынок в Беляево), но под ними – пиджаки и белые рубашки с галстуками.

Толпа явно оживлена в предвкушении зрелища. В Северной Корее салют – это весьма живописное явление, раскрашивающее ночное небо витиеватостью и изысканностью восточных узоров. Группа иностранных гостей и журналистов разместилась непосредственно на набережной.



Я до сих пор не знаю, в чем тут было дело – то ли неформальность обстановки, то ли наши сопровождающие недоглядели, но между корейцами и нами неожиданно, как между двумя давно окислившимися и, казалось, навсегда потерявшими способность к проводимости контактами, проскочила «искра». Местные не отводили глаз, когда мы случайно встречались с ними взглядами, а кое-кто даже улыбался в ответ.

Осмелев, некоторые журналисты залезли на бруствер и пошли вдоль рядов с камерами. Среди журналистов был представитель южнокорейской службы «Голоса Америки». Он начал говорить со своими северокорейскими собратьями, что-то спрашивать у них, те ему отвечали, причем делали это отнюдь не «через зубы».

Неожиданно одна женщина запела. Ей тут же стали подпевать несколько человек, дальше – больше, и через минуту уже весь бруствер представлял собой один сплошной хор. Другая женщина (а может, это была та же самая) встала и начала дирижировать поющими. Конечно, я не понимал ни слова по-корейски, но запомнил часто повторяемый припев: «Пан гап сым ни да, пан гап сым ни да». Оказалось, это переводилось как «Мы рады видеть вас».

Песня была посвящена объединению двух Корей, но я, как и мои коллеги-журналисты, да и все члены иностранной группы, кожей чувствовали – эти слова были обращены к нам. Повинуясь строгому запрету на любые контакты с чужеземцами, корейцы пели ее так, словно хотели вложить в строки и мелодию всю тоску по простому человеческому общению с теми, кто пришел из другого мира, где, возможно, нет ни голода, ни страха быть казненным за случайную улыбку в дни траура по «великому полководцу», ни «Полностью контролируемых зон», ни чучхе. Это пение было явным вызовом всему тому, что мешало простому корейцу сказать на улице или у себя дома русскому, французу или американцу: «Я рад видеть вас». При этом певцы могли позволить себе не бояться. Ведь они всего лишь исполняли официальную песню. Многие приветственно махали нам руками…

После этого на бруствер вскарабкались уже все, у кого были видеокамеры, фотоаппараты или диктофоны. И я понимал: объективы были обращены на корейцев не столько для того, чтобы запечатлеть необычные кадры, сколько – чтобы певцы поняли: ИХ УСЛЫШАЛИ.

Когда идем, дрожит кругом земля…

Жарко. Сзади – море украшенных орденами и медалями военных мундиров. Впереди, на площади, выстраиваются парадные шеренги. Их на двух открытых лимузинах объезжают два военачальника. Через какое-то время раздаются звуки приветственного гимна (да-да, есть и такой), который всегда исполняют при появлении главы КНДР. Снизу видно, как вверху, над краем правительственной трибуны, появляется хохолок Ким Чен Ына. Он произносит приветственную речь, после чего начинается военный парад по случаю столетия со дня рождения Ким Ир Сена.

Там было показано множество образцов военной техники. Правда, многие из них – например, танки или реактивная артиллерия, как ехидно заметил сотрудник российского посольства, «советские, только доработанные напильником». Прошли грузовики с голубыми беспилотниками. Даже без бинокля были видны неровности на фюзеляжах, словно их выколачивали из обычной листовой жести с помощью деревянной киянки. Скорее, не реальные аппараты, а муляжи.

А вот и главные «хиты» – на площадь, угрожающе рыча, в клубах дизельных выхлопов вползают ракетные установки. Сначала – маленькие, затем все больше и больше. Под конец появляются многоколесные монстры, на которых лежит что-то «тополевидное» (по крайней мере, по размеру). Трибуны взрываются аплодисментами. Так, наверное, приветствуют эпического героя, способного в одиночку разгромить всех врагов.



Правда, впечатление от всемогущества «героя» портит корреспондент телеканала «Звезда». «Слушай, – говорит он мне, – когда по Красной площади “Тополей” везут, то земля трясется. Масса-то какая. А тут – только шум и больше ничего. Уж не макеты ли это?»

Впрочем, земля тряслась, но тогда, когда по ней шли колонны. Военнослужащие – мужчины и женщины – подходили обычным строевым шагом, однако когда равнялись на трибуны, то тут же начинали оттягивать носки, пружинисто подпрыгивая и с силой впечатывая ноги в асфальт. Поскольку все это делалось с синхронностью автоматов, то мы, стоявшие в десяти метрах от проходивших колонн, явственно ощущали колебания асфальта. Лучшей иллюстрации к тому, почему солдатам нельзя идти в ногу через мост, было не найти.

В конце парада над площадью пронеслась четверка истребителей МиГ-29. Они сделали несколько заходов, раскрашивая небо над войсками и трибунами разноцветными хвостами.

Вместо эпилога

Какие чувства я вынес из поездки в КНДР? Главных, наверное, два. Первое – это глубокое уважение к северокорейскому народу. Он не живет, а выживает, или, говоря словами Хари из «Соляриса», в нечеловеческих условиях пытается вести себя по-человечески: будучи практически полностью изолированным от окружающего мира, располагая более чем скудными ресурсами, развивает промышленность, науку и технику, культуру, пробует осваивать космос. И делает это уже в течение десятилетий.

А второе – чувство обиды за него. То, что его исключительную стойкость и самоотверженность, гордость и чувство родины использует правящая верхушка для того, чтобы и дальше упиваться неограниченной властью вместе со всеми связанными с этим благами.

Прочитав еще раз написанную Ким Чен Иром брошюру «Об идеях чучхе», я понял, что проявил по отношению к этому учению необоснованные скептицизм и иронию. Действенность любой философии определяется тем, насколько она дает ключ к познанию физической или общественно-политической реальности, и с этой точки зрения чучхе, безусловно, заслуживает признания. Ведь один из постулатов данного учения, согласно «товарищу» Ким Чен Иру, состоит в том, что…

«В условиях общественно-политического порабощения народные массы не могут широко пользоваться благами, получаемыми от развития производительных сил, не могут освободиться от оков реакционной идеологии и культуры».

Разве это не объясняет положение внутри Северной Кореи?