Лев Гроссман (Lev Grossman) – знаменитый американский писатель-фантаст и литературный критик, автор трилогии бестселлеров о волшебстве для взрослых читателей — Волшебники (The Magicians), Король волшебников (The Magician King), и Земля волшебника (The Magician’s Land) — сегодня работает над новой интерпретацией легенды о Короле Артуре.
О своем новом проекте, о том, как древние мифы находят отголоски в современном мире, и о том, как у читателей меняется восприятие фэнтези-жанра Лев Гроссман рассказал в эксклюзивном интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» Наталье Антоновой.
Наталья Антонова: Ты давно уже как написал у себя в блоге о своем новом проекте – это будет книга о временах Короля Артура, верно? Ты о ней можешь говорить, или еще пока нет?
Лев Гроссман: Я могу говорить, конечно. Только с женой и детьми не могу её обсуждать, так как они жутко устали от моих вечных разговоров о ней.
Н.А.: Рабочее название — The Bright Sword (Сияющий Меч)? И действие происходит уже после смерти самого Артура?
Л.Г.: Да, повествование начинается со смерти Артура, но будет много флешбэков. Когда я начал работу над книгой, я понял, что, во-первых, читатели будут сильно раздражаться, если им не показать Священный Грааль, или, например, Артура, который тянет меч из камня. Какое удовольствие можно получить от легенды короля – если лишить себя этих моментов?
Во-вторых, чем дальше я углублялся в повествование, тем больше я стал осознавать, что начинаю видеть смерть Артура по-иному. Я по-иному стал смотреть на крушение Камелота, и что способствовало такому концу. Я тут вижу гораздо более сложные причины, чем просто роман Ланселота с Гвиневерой.
Н.А.: Есть очень много интерпретаций падения Камелота – и если всё винить на отношения Ланселота с женой короля, то в итоге получается самая скучная интерпретация. Очень интересно было бы узнать, как ты подходишь к этому событию в легенде.
Л.Г.: Я не буду раскрывать все карты, но хочу сказать, что не нужно долго изучать вопрос, чтобы понять — это очень непростая легенда. Мы привыкли видеть Артура как идеального правителя — но на самом деле, большое количество людей хотело, чтобы он пал.
Давай вспомним, что Ланселот и Гвиневера начинают встречаться, в итоге Артур едет во Францию за ними, в его отсутствие его незаконнорожденный сын Мордред — дитя инцеста — занимает трон, и тут половина всего народа восстает против Артура. И когда он возвращается, начинается огромная битва, и почти все персонажи гибнут.
Почему такое огромное количество людей восстают против Артура? Они же не на ровном месте это делают. На самом деле, в Британии времен легенды — сложная политическая ситуация. Я как автор рассматриваю это ситуацию с точки зрения постколониализма.
Согласно истории, Артур жил в пятом или шестом веке — уже после того, как римляне покинули Британию. Римляне правили Британий лет так 300. Это история, это не я придумал. После ухода римлян, в том хаосе, который они после себя оставили, жил Артур. Артур был частью колониального аппарата, который душил местных британцев, то есть кельтов. Камелот — остаток римской оккупации. Камелот — место величайших подвигов — но при этом, во главе Камелота правит человек, который является христианином и, скорее всего, говорит на латыни. Он правит целой нацией язычников, которые говорят на местном языке.
В этом смысле, Артур — “господствующий один процент”, как это принято теперь говорить. Его рыцари так же оторваны от жизни большинства.
Н.А.: Интересно, как самые старые легенды очень часто становятся самыми релевантными сегодня? По сути, ты ведь рассказываешь очень современную историю?
Л.Г.: Да, очень современную. Чем хороша легенда Артура? Мы рассказываем её больше тысячи лет — и из каждого пересказа получаем что-то новое, в зависимости от времени, в котором сами живем.
В ней даже есть место для проблем иммиграции. Почему Артур стал легендой? Потому что сдерживал саксов. В итоге он проигрывает, поэтому в Англии теперь и живут англосаксы. В этом смысле, как бы смешно это не звучало, Артура можно называть прото-Трампом, который строит стену на границе и заявляет, “Британия существует для британцев!” Хотя сам он, по сути, не такой уж и британец — что еще смешнее.
Но я в итоге не хочу сейчас думать о том, что мое повествование об Артуре “значит” в плане политики. Потому что как только пытаешься навязать такой истории какую-нибудь точную политическую интерпретацию, она становится плоской и нудной.
Н.А.: У тебя в трилогии о волшебниках очень точно и страшно описаны сцены насилия. Особенно когда юные волшебники впервые видят битву. Это очень радикально написано — совсем не как у Толкина, или у Клайва Льюиса. Какой у тебя подход к насилию в истории про Артура?
Л.Г.: Мои волшебники — это типичные американские дети из условного пригорода. Они никогда раньше не видели, как кто-то кого-то убивает. Им очень страшно, для них это катастрофа, и это оправдано с точки зрения повествования.
Рыцари Круглого Стола — это люди, которые привыкли к насилию. Они привыкли, что рядом смерть. Поэтому, в этой истории по-другому расставлены акценты.
С другой стороны, нужно напомнить читателю, что насилие и жестокость — типичная черта тех времен. Джордж Р. Р. Мартин [автор Игры Престолов — ред.] любит говорить о том, что “Красная свадьба”, шокирующая для его читателей сцена, с точки зрения истории не такая уж и страшная. В истории были ситуации гораздо пострашнее.
У меня посыл такой: Напомнить читателю, что и в те времена жили люди. И несмотря на всю жестокость тех времен — когда их убивали, это тоже было трагедией.
Н.А.: Фэнтези часто называют несерьезным жанром, не дотягивающим до искусства. При этом, если судить, опять же, с точки зрения истории — сказки существовали всегда, и в качестве историй, рассказанных ночью у костра, и в качестве серьезной литературы. Откуда взялся нынешний культурный снобизм?
Л.Г.: Есть установка, что сказки – это нечто детское. Я, например, очень люблю того же Клайва Льюиса, но у него волшебство ограничено миром детей. А я как писатель считаю, что волшебство является и частью нашего взросления. Да и старения, тоже.
В начале 18-го века, все вдруг решили, что реализм является настоящей литературой. А сказки и фантастические истории стали неким маргинальным явлением. При этом, если углубляться назад в прошлое, то что мы видим? В произведениях Шекспира — ведьмы и призраки. Шекспир что — несерьезный писатель? Может быть Милтон несерьезный писатель? Или Данте?
Реализм на долгое время стал для нас фетишизмом. Но и этот фетишизм уходит в прошлое. Молодые поколения читателей воспринимают литературу по-другому, для них само понятие жанра — текучее и изменчивое.
Снобизм существует, потому что существуют страхи, связанные с классовой принадлежностью — у нас «устаканилась» традиция, согласно которой, настоящее искусство — это очень сложное явление, которое может быть осмысленно исключительно мудрыми людьми за высокими стенами престижных университетов. Но это всё глупости, конечно. Такого рода страхи разрушительны и не идут обществу на пользу.
