Линки доступности

Наум Коржавин: я узнал Россию во время войны


Наум Коржавин (справа) после присуждения литературной премии Дмитрию Быкову (в центре)
Наум Коржавин (справа) после присуждения литературной премии Дмитрию Быкову (в центре)

«Мне было 15 лет. Дело было в Киеве…»

Чем стала война, начавшаяся в июне сорок первого, для тех, кому довелось ее пережить? Как изменила она сознание поколения, которое принято называть военным, а затем и последующих поколений? Об этом корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» посчастливилось побеседовать с проживающим в Бостоне русским поэтом Наумом Коржавиным.

Алексей Пименов: Наум Моисеевич, как началась для вас война?

Наум Коржавин: Мне было около 16 лет. Дело было в Киеве…

А.П.: Вы узнали, как и все – утром 22-го?

Н.К.: Нет… Утром-то, конечно, я узнал, но не так… В тот день мы с моими друзьями собирались поехать за город. Что-то вроде пикника. Я вышел из дому и вдруг... ощутил на улицах какое-то возбуждение. И не мог никак понять, в чем дело… Шел-шел, и дошел до места, где мы собирались (дома у нашей одноклассницы) и сказал: «Ну что, поехали?» А мне говорят: «Да ты что, с ума сошел? Ты что, не знаешь, что там рядом Клинический институт, больница? Не знаешь, что сегодня бомбили Киев, Жуляны бомбили – и привезли раненых?»

Потом мы пошли завтракать с товарищем. Тут начался дождь. Мы добежали до ближайшего магазина, неожиданно товарищ сказал: «Знаешь, если это не подтвердится, я разочаруюсь». Потом этот товарищ погиб на войне.

А тогда – мы пришли домой и включили радио. Сначала шла передача для детей. Сказка о чем-то… И вдруг: «Внимание, внимание! Работают все радиостанции Советского Союза… Сейчас перед вами выступит народный комиссар иностранных дел товарищ Вячеслав Михайлович Молотов». Вот так я и узнал…

А.П.: Скажите, насколько эта война была неожиданной – для вас, для ваших знакомых?..

Н.К.: Она была… не очень неожиданной. Но я считал, что это мы ударим по Германии. И что вот-вот пойдут сводки, что мы всех разбили. Но не пошли…
Накануне… мы с моим тогдашним приятелем и еще с одной приятельницей стояли на мосту – над железной дорогой, которая вела на запад. И по ней все время шли поезда. Там были пушки, в теплушках сидели красноармейцы… Ясно было, что дело идет к войне. Мы там накапливали войска, только без толку.

А.П.: И вот война началась. Как она изменила вас?

Н.К.: Знаете, позднее, в сорок втором, у меня было стихотворение про тридцать седьмой год. Заканчивалось оно так: «Я стал писать о молодежи. /Да – о себе и о друзьях. Молчите! Знайте: я надежен./ Что, правды написать нельзя? /Не я ведь виноват в явленьях, /В которых виноваты вы. /Они – начало отступленья/ От Белостока до Москвы». Я стал во многом трезвее… Конечно, к Сталину я всегда относился с большим внутренним подозрением. Я, по дурости своей, Ленина любил.

А.П.: Уже тогда, в военные годы, вы больше любили Ленина, чем Сталина?

Н.К.: Да. Но я понимал, что нельзя быть против Сталина в такой момент. Потом я придумал, что, дескать, вот, были сложности. Что иначе мы не выиграли бы войну…

… А о наших победах я узнал в сорок втором году, когда наши взяли обратно Ростов, и когда началось контрнаступление под Москвой. Я был тогда на Урале и работал на эвакуированном московском заводе.

А.П.: Что изменила война в сознании, в мировоззрении людей?

Н.К.: Вы знаете, тогдашний поворот в советской пропаганде – от интернационализма к патриотизму – я воспринял в то время как большое падение. У нас был весь мир – и вдруг… Зачем тогда мы делали революцию? Революция-то была большевистской! И в то же время – именно тогда я стал по-настоящему любить Россию. До этого я ведь, по существу, не знал, что это такое. Я говорил по-русски, но жил на Украине. А во время эвакуации я увидел Россию и полюбил ее. Но в смысле идейности… в одном из моих стихотворений сказано: «И нас вела тогда сквозь битвы/ Пьянящая родная ширь. / И то, что враг, во-первых – Гитлер, / А во-вторых – отживший мир». Я был тогда ярый большевик. До сих пор стыдно…

А.П.: У вас есть стихотворение «16 октября», в котором вы передаете эту атмосферу осени сорок первого…

Н.К.: Да, бегство из Москвы…

А.П.: Там есть такие строки: «Казалось, что лавина злая/ Сметет Москву и мир затем. / И заграница, замирая, / Молилась на Московский Кремль». Если взглянуть из сегодняшнего дня –чем эта война стала для человечества?

Н.К.: Все-таки это было падение. То есть, конечно, то, что победили, – хорошо. Потому что гитлеризм – это падение в бездну. Сейчас кое-кто пишет, что, дескать, советские люди старались не воевать, мечтали попасть в плен… Это неправда. Я давно живу на Западе и встретил только одного человека, добровольно перешедшего на немецкую сторону. Остальные попадали в плен, и уж потом пытались выжить. А победа – что ж, это было спасение. Спасение страны и всего мира. Ведь Гитлер не шутил: он бы на самом деле все захватил. И развратил бы всех, натравливая один народ на другой.

… Вот вам лишь один трагический пример. Вошли наши войска в Западную Украину и Западную Белоруссию – и тамошняя еврейская молодежь их приветствовала. Многие повступали в комсомол и участвовали во всех сталинских пакостях. А потом, когда пришли немцы, вся ненависть местного населения к советской власти обратилась на евреев. На всех. Вот такая расплата…

… В общем, натравливали бы один народ на другой. Скажем, украинцев – на русских. Но все-таки я думаю, что в конечном итоге это у Гитлера не прошло бы. Россия бы ему не покорилась. Но без победы в сорок пятом все обошлось бы еще дороже, чем в реальности. Намного дороже…

Другие материалы о событиях в США читайте в рубрике «Америка»

  • 16x9 Image

    Алексей Пименов

    Журналист и историк.  Защитил диссертацию в московском Институте востоковедения РАН (1989) и в Джорджтаунском университете (2015).  На «Голосе Америки» – с 2007 года.  Сферы журналистских интересов – международная политика, этнические проблемы, литература и искусство

XS
SM
MD
LG