Матвей Ганапольский: «Если у человека есть желание быть свободным, он обязательно этот источник свободы найдет»

Вначале в Москве я месяц стоял в длиннющей очереди.

Каждый день в 16.00 нужно было быть у вожделенного обменного пункта, где «деревянные» тебе меняли на доллары.

Тот, кто не приходит – вылетает из очереди. Кто выдержал месяц – тот меняет рубли на двести долларов.

В такой очереди просыпаются худшие человеческий черты. Например, ты смотришь на человека впереди тебя и думаешь – хоть бы этот хмырь завтра не пришел!..

А так думать нельзя, потому что он завтра не придет, например, гриппом заболеет – а это ты ему накаркал.

Мы летели в Нью-Йорк на «Ил-86»-м, тогда еще летали с двумя посадками в Исландии и Канаде для дозаправки.

В канадском Шенноне мы вышли из самолета и пошли к небольшому зданию аэропорта. У трапа, неподалеку, стояла полицейская машина с включенными огнями.

– Знаешь, почему она здесь стоит? – шепнул мне приятель. – Можно прямо сейчас подойти к полицейскому и попросить политическое убежище.

Это была правда. Но правдой было и то, что у нас в руках уже были зарубежные паспорта и право свободного передвижения, ведь шел 1994-й год.

Просить убежище не было смысла.

В здании аэропорта нам бесплатно выдали по баночке колы. Мы вертели ее в руках, как ребенок игрушку. Я был уже далеко не мальчик, а банку колы держал в руках первый раз в жизни. И, как ребенку, мне потом было жалко выбросить пустую красивую банку.

Когда мы подлетали к Нью-Йорку, я ждал чуда. И оно произошло – внизу я увидел сотни маленьких домов с синими пятнами бассейнов во дворах. Они даже были не синие, а изумрудные. Теперь такое в фильмах легко рисуют компьютерной графикой, но я увидел это в жизни. Это была зависть на высоте 4 тысячи метров. Незабываемое чувство…

На одном из углов Бродвея, в самом центре Манхэттена, располагалась Нью-Йоркская редакция русской службы «Радио Свобода». Я забрел туда от жары – в тот год она в Нью-Йорке была немыслимой. Мы ползли по Манхэттену так: 20 метров по жаре, далее вбегали в очередной кондиционированный магазин и, отдышавшись там, опять прыгали в жару.

В редакции «Свободы» я обнаружил большую пустую комнату и еще несколько по периметру. Они тоже были пустые, кроме одной – комнаты директора, в которой кто-то красиво покашливал.

Я заглянул внутрь и обнаружил там Муслима Магомаева, правда, одного, без жены Синявской. Мы вежливо поздоровались, после чего Магомаев сразу налил мне стопку водки – большая бутылка с этим артистическим напитком украшала абсолютно пустой директорский стол.

Закуски не было.

Магомаев объяснил, что в редакции сейчас время ланча, но о его присутствии все знают и закуску скоро принесут.

И действительно, минут через пятнадцать кабинет наполнился «шумною толпою». Все выпивали, закусывали и говорили о двух несовместимых вещах – о росте акций и о России. Игра на бирже была общим хобби, Россия – содержанием жизни.

На меня никто не обращал внимания, что мне и было нужно.

Я просто смотрел на этих легендарных для меня людей, голоса которых на протяжении многих лет доносились до меня через семь тысяч километров и, сквозь глушилки, скрашивали мою серую советскую жизнь.

Я слушал «Свободу» с детства, но для меня тогда политика была не важна – просто я слушал людей, которые удивительно свободно говорили о жизни.

Би-Би-Си я уважал, но не любил – оно мне казалось слишком сухим.

А Нью-Йоркские передачи «Свободы» были всегда живыми и яркими, как хороший документальный фильм.

И вот они все сидели передо мной: Вайль, Генис, Раиса Вайль, Марина Ефимова. В комнату на секунду заглянул и тут же исчез Борис Парамонов – его передачи я понимал с пятого раза, слушая их запись и удивляясь парадоксальным прыжкам языка и мысли.

К сожалению, уже не было в живых Довлатова – я очень бы хотел видеть его в такой компании.

Постепенно большая бутылка пустела, закуска исчезла еще раньше, и вскоре все разошлись по своим столам что-то писать. В комнате остались мы с Магомаевым.

– Хорошие ребята, правда? – сказал Магомаев. – Я, когда сюда приезжаю, устраиваю здесь штаб. Они умницы…

Я еще не раз буду вспоминать о своих открытиях Америки, возможно даже, я напишу об этих открытиях книгу. Но то, самое первое открытие – нью-йоркскую «Свободу» – я не забуду никогда.

Если бы тогда, во время той встречи в редакции, я встал и отвесил «ребятам» широкий русский поклон, они бы удивились. Но они ведь не знали, что были моей первой школой настоящей свободной журналистики. Причем журналистики не только новостной, но и авторской, в которой я всю жизнь пытаюсь существовать. Часто бывает, что твои учителя даже не знают, что ты у них учишься. Думаю, что я 20 лет работаю на радио именно потому, что они меня этим радио заразили, как гриппом.

Но теперь я очень жалею, что не отвесил им поклон. Другого раза просто не случилось – Нью-Йоркскую редакцию сократили, почти закрыли. Кто-то просто ушел на пенсию. Петра Вайля уже нет в живых.

Но я слушаю тех, кто остался. Они безукоризненно литературные, стильные и свободны внутри.

Вот это самое главное. Если у человека есть желание быть свободным, он обязательно этот источник свободы найдет, даже за семь тысяч километров.

Думаю, что без той встречи в Манхэттене мое открытие Америки просто бы не состоялось. Ведь нельзя считать открытием всякое дефицитное барахло, которое, как и полагалось в те времена дефицита, я в первый и последний раз вез в свою страну.

В аэропорту Кеннеди мы сдали багаж и двинулись к проверочной рамке.

– А что это у вас? – с испугом спросила девушка-охранник.
– Это набор кухонных ножей, производство Китай, цена 17 долларов, – терпеливо объяснил я. – Куплено для домашних нужд. Не поместились в чемодан.

– Вы хотите взять ножи в салон? – ужаснулась девушка.

Я оставил ножи моим друзьям, которые меня провожали. Отдал без сожаления и душевных мук. Хотя, согласитесь, 17 долларов – это немало, если тебе меняют всего двести.

Просто я открыл свою Америку, очень личную, где ножи для кухни уже не имели определяющего значения.

Другие материалы рубрики читайте здесь