Первый раз я попал в Америку в 1989 году в составе делегации советской молодежи. Это уже было совсем другое время, потому что нам разрешили свободно ходить, где мы хотим, и ездить туда, куда нам надо. Поэтому удалось посмотреть именно то, о чем мечтал.
Америка мне увиделась, с одной стороны, такой, как я ее себе представлял, а с другой стороны – совершенно новой и непривычной.
Относительно Америки у меня была мечта, и она была связана с моим главным хобби. Дело в том, что я сильно увлекался кантри-музыкой и был основателем первой советской кантри-группы «Кукуруза» – она в дальнейшем даже была номинирована на «Грэмми». Кроме этого, я был основателем кантри-клуба, из недр которого вышел ансамбль «Веселый дилижанс», который сейчас работает в Америке и тоже был номинантом «Грэмми». И, конечно же, мне страшно хотелось побывать именно там, в глубинке Америки, где эта музыка создается «людьми в широкополых шляпах».
Мечта сбылась – мы побывали и в Нью-Йорке, и в Бостоне, но когда я попал в настоящую американскую глубинку, я просто обалдел. От умопомрачительных пейзажей, от подстриженной травы, от заборов… вернее, от их отсутствия, потому что две потемневшие от времени доски, прибитые к невысоким столбикам – разве это не романтично?
А потом начались визиты на провинциальные кантри-радиостанции, визиты в кантри-клубы. Однажды я даже был на кантри-дискотеке: на сцене танцевали пары, а из зала к ним поднимались учителя и показывали, как танцевать правильно. По-моему, это были кантри-танцы в ирландском стиле.
Вот это открытие сельской Америки произвело на меня огромное впечатление.
Дело в том, что сам я деревенский, и меня всегда уязвляло, что в моем детстве отношение к деревне и к людям оттуда было высокомерно-снисходительным. Во многом такое отношение сохранилось и сейчас, что очень жаль. И мое увлечение кантри было связано с желанием показать, что в деревне есть удивительная красота и обаяние.
Я в те времена придумал эмблему – банджо, скрещенное с балалайкой. Это был мой ответ эмблеме, которую я увидел в Америке – банджо, скрещенное с мандолиной. А на мандолине играл Билл Монро – гений блюграсс-музыки из штата Кентукки, которого я очень любил. И как-то так получилось, что с Америкой мы не дружили, а кантри-музыка на советском телевидении пришлась ко двору. Показывали фестивали, выступления наших отечественных кантри-групп, где ребята очень профессионально играли и носили настоящие шляпы, которые им привозили из Штатов.
Возвращаясь к Америке – меня особенно меня поразили люди из американской глубинки: они все время улыбались. Они улыбались без конца, демонстрируя свои хорошие зубы. Я даже поначалу думал, что, может, это виски на них так действует. Но, оказалось, что улыбаться можно и в трезвом виде. Постепенно и на наших лицах стала появляться нетвердая улыбка.
Однако, главное, что поразило – многие не курят. И те, кто не курит, рассказывают историю, что Америку отучил курить актер русского происхождения Юл Бриннер, звезда «Великолепной семерки». Он умирал от рака и перед смертью записал видеообращение к зрителям. И через неделю после смерти показывают это видеообращение, и Юл Бриннер говорит: «Вот я умер от рака из-за курения, так что курить – это приближать свою смерть». Сами американцы говорят, что этот показ произвел на страну громадное впечатление.
И еще меня поразило, как американцы в глубинке смотрят телевизор. Мы с вами привыкли, что телевизор целый день бормочет что-то в углу. А у них иначе – все смотрят телевизор строго по программе.
Я был в гостях у известного кантри-музыканта Джона МакКатчена (John McCutcheon – прим.ред.) – у него два «Грэмми» за детские альбомы. Так, когда мы смотрели телевизор, к нему подошел его сын и, протягивая телепрограмму, сказал: «Папа, сейчас мои полчаса!».
Американцы удивительно спокойно относятся к телевидению, и не дают ему над собой властвовать. Я вспоминаю, как мы были в одной компании, где даже в то время в телевизоре было каналов двести. И вдруг хозяин предложил посмотреть какой-то популярный фильм. Мы согласились. И тогда хозяин вместе с нами поехал в какой-то дальний прокатный пункт, где мы взяли кассету с этим фильмом. У него была масса каналов, и выбрать можно было все, что захочешь. Но он решил посмотреть фильм и отодвинул все эти каналы в сторону.
Мне показалось очень важным это умение не служить вещам, а заставить их служить себе.
И еще одна вещь мне страшно понравилась. Там на одном из каналов есть программа «Family» – «Семья». Там взрослые все время с детьми. Они вместе обедают, ходят в турпоходы, вместе идут в супермаркет. Идея программы проста: конечно, в 18 лет мы детей от себя отпускаем, но если мы хотим, чтобы они были на нас похожи, давайте сейчас проводить с ними больше времени. В этой программе все время говорят: вот ты сейчас смотришь телевизор, а где твой сын? А вдруг он в плохой компании?
Американцы любят везде таскать с собой детей. Когда мы гастролировали по Америке с Джоном МакКатченом – а это были чисто американские гастроли – то в зале взрослые обязательно сидели с детьми.
И последнее. Часто говорят о каком-то «типичном американце», даже рисуют его – худощавого, с твердыми скулами. Ничего подобного! Какого только вида американцев я не встречал. На кого только они не были похожи!
На концертах в Америке я всегда проверял, есть ли в зале русские. По этому поводу у меня была одна игра с залом. Я неожиданно пел на русском частушку:
По талонам горько,
По талонам сладко.
Что же ты наделал,
Голова в заплатку!
Понятно, что эта частушка вся на подтексте, ведь дело было во времена Горбачева. И если в зале кто-то смеялся, я понимал – этот человек из Советского Союза.
Иногда после концерта, когда люди расходились, я наблюдал за публикой и видел какого-то типичного русского. В нем все было русским: лицо, нос, прическа, повадки, даже одежда «совковая». И я тысячу раз ошибался. Я подходил и спрашивал: «Вы из Москвы?», а он поворачивался и отвечал: «What»?
Так что мы страшно похожи, только чуть-чуть рассинхронизированы: когда один протягивает руку, у другого она в кулак сжимается. Нам надо учиться жить синхронно!