В 2019 году Фонд защиты гласности – одна из немногих российских независимых организаций, ведущих счет нарушениям прав журналистов – зафиксировал как минимум 25 случаев в российских медиа, подпадающих под определение цензуры. Кроме всего этого, за прошлый год было много увольнений журналистов, десятки нападений на них и сотни случаев преследований в иной форме, но с цензурой – случай особый: она прямо запрещена отдельной статьей российской Конституции.
Одним из самых вопиющих случаев давления государства и собственников на журналистов в прошлом году стал инцидент, закончившийся увольнением всего отдела политики влиятельной газеты «Коммерсант». Двое сотрудников издания были уволены за материал, в котором говорилось, что спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко может вскоре оставить свой пост. Первым солидарность с уволенными проявил заместитель главного редактора «Коммерсанта» Глеб Черкасов, и к нему присоединился весь политический отдел газеты.
На этой неделе в вашингтонском Институте Кеннана Глеб Черкасов вместе с другими коллегами рассуждал о том, как в России за 20 лет правления Владимира Путина ситуация с цензурой и свободой прессы в целом изменилась с приемлемой на «вымораживающую».
«После того, как двум моим коллегам предъявили несправедливые обвинения, после того как рядовая заметка была объявлена каким-то невероятным покушением на устои государства – я даже не смогу объяснить, каким образом можно считать таким покушением новость о том, что могут сменить спикера
Совета Федерации – после того, как двух моих коллег уволили, я понял, что как человек, который вел номер, я просто не имею никакого морального права работать» – рассказал Глеб Черкасов, добавив, что предел, за которым давление на редакционную независимость становится неприемлемым, каждый определяет для себя сам.
По словам бывшего заместителя главного редактора «Коммерсанта», большую роль в сокращении независимости печатных медиа в России сыграло уменьшение объема рекламы по сравнению с 2000-ми годами: «В этих условиях отстаивать свое право на самостоятельное определение новостного ряда довольно сложно».
Глеб Черкасов признался, что в работе медиа-менеджера в России сейчас интерес читателей к изданию отнюдь не является приоритетом: «Сначала думаешь о том, (если, конечно, у тебя есть хоть какая-то ответственность перед людьми с которыми ты работаешь) как бы твоих ребят не наказывали за то что они выполняют работу; вторая задача - хорошо бы, чтобы этот день произошел без каких-то потрясений, потому что когда каждый день ты ждешь телефонного звонка, то это, конечно, вымораживает; и уже в третью очередь ты думаешь – а хорошо бы сейчас придумать какую-нибудь новость, в которой и кликов будет много, и популярность будет большая, и ничего бы не произошло. А в-четвертых, ты думаешь о читателе. Это уже уходит совершенно на задний план».
Некое спасение известный российский журналист видит в «медиа 3.0» – независимых, зачастую узконаправленных изданиях, которые сейчас можно создавать с помощью интернета и компьютерных технологий.
Однако зачастую эти издания приходится создавать за пределами России, а медиа-среда внутри страны за прошедшие 20 лет подверглась настолько серьезному давлению, что журналисты уже без подсказки властей или начальства знают, о чем им нельзя писать. Это следует из слов Константина Эггерта, обозревателя Deutsche Welle, в прошлом – руководителя Московского бюро Русской службы Би-Би-Си, также некоторое время работавшего на радио «Коммерсант FM».
Именно на радио «Коммерсант FM», по словам Константина Эггерта, это и случилось: «Был случай, когда я допустил самоцензуру – это когда Путин развелся. Еще до того, как кто-либо мне позвонил, я знал, что имя его предполагаемой подруги – известной гимнастки – не должно прозвучать в эфире. Я так и сказал себе – «обойдись-ка ты без этого». Позже мне предъявлялись другие различные требования, и в результате я ушел оттуда, но в данном случае я легко готов признать, что подверг себя самоцензуре». «Очень часто ты чувствуешь, что это – часть твоей работы, потому что тебе нужно защищать свою команду, и если этого не сделать, то люди потеряют свои места. Всегда есть какое-то объяснение. Но в конце концов это разлагает тебя, потому что это изменяет твой подход к работе, и это остается с тобой, даже если ты уволился».
Обозреватель Deutsche Welle говорит, что в 1990-х годах у российского политического класса было нормальное отношение к свободе медиа, и увидеть на телеканале «Россия» людей, противоположных по убеждениям, и при этом критикующих Кремль было обычным делом: «К сожалению, эти славные дни уже очень в прошлом, и они в прошлом не случайно. И не только Путин ответственен за это: это также развитие общества, которое склонилось к определенному однообразию, которое шло в ногу с тем переделыванием сознания россиян, которому их подверг режим Путина. Нынешний уровень цензуры вырос из постепенно выросшего в обществе ощущения, что ему не очень нужна информация».
Константин Эггерт описал процедуру общения Кремля с руководителями медиа в России: «Это не просто рассказ представителям медиа о том, что Кремль думает по тому или иному информационному поводу, это еще и подсказки, какое именно освещение этих поводов Кремлю бы хотелось увидеть. Иногда – прямо со списком экспертов, которых Кремль рекомендует для использования по данной теме».
Константин Сонин, профессор Школы публичной политики Университета Чикаго, описал природу цензуры следующим образом: «У цензуры, как правило, две причины: первая – те, кто ее вводит, полагают, что она укрепляет стабильность власти, и лидер, опасаясь потери этой власти, пытается воспрепятствовать самоорганизации людей против режима, поэтому нуждается в цензуре. Вторая – такие лидеры просто не хотят, чтобы про них говорили плохие вещи, им просто не нравится это слышать. Не то, чтобы они очень боялись, что их прямо свергнут из-за их коррупции и всего прочего – им просто не нравится, когда люди могут прочесть про их коррупцию».
Ученый также считает, что то, как работает цензура в России, многими исследователями подается как нечто очень изощренное, тогда как методы российской власти в подавлении свободы прессы довольно незатейливы: «Они просто меняют хороших журналистов на плохих. Не на редакторов, которые были такими же смышлеными, как и предыдущие, но с другой идеологией, а на каких-то совсем неизвестных людей, или на тех, у кого нет никаких личных способностей. То есть, это цензура путем привода посредственностей к руководству».
Насколько цензура в России сочетается с массированной пропагандой, которая с 2014 года в жестком режиме внедряет антиукраинские и антизападные установки в сознание россиян?
Отвечая на этот вопрос Русской службы «Голоса Америки», Константин Сонин сказал, что нынешняя пропаганда в России пришла на хорошо подготовленную почву, но теперь она работает все хуже: «Я бы не переоценивал роль теле-пропаганды в России относительно того, как она влияет на мышление россиян. С другой стороны, у населения уже были антиукраинские и антиамериканские настроения, и пропаганда лишь дала им волю. Я вообще уверен, что есть более постоянные вещи, чем институты, демократия, диктатура и прочее. То есть, я думаю, что это было сначала в головах у людей, а потом пропаганда это использовала».
В свою очередь, Константин Эггерт обратил внимание на важную особенность информационной активности Кремля: «То, что нынешняя медийная схема Кремля пытается распространять – это цинизм. И самый большой экспорт таких медиа, как Sputnik или RT – это экспорт цинизма и «теорий заговора». Эта странная смесь конспирологии и цинизма очень выгодна властям, и будет иметь очень тяжелые последствия для российского общества даже после ухода Путина. Она говорит человеку, что от него ничего не зависит. Россия становится страной циников».
