Министерство образования и науки Российской Федерации отменило решение Санкт-Петербургского института истории РАН о присуждении докторской степени историку Кириллу Александрову.
Соответствующее решение было принято диссертационным советом института истории 1 марта 2016 года 17-ю голосами за при одном голосе против и без воздержавшихся.
Диссертация называлась «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943–1946 годов». Защита проходила в напряженной обстановке. Руководитель движения «Народный собор», помощник депутата Милонова Николай Артюх направил в прокуратуру Петроградского района Санкт-Петербурга заявление с требованием привлечь Кирилла Александрова к уголовной ответственности по статье 354.1 УК РФ (реабилитация нацизма).
Всю весну прошлого года ожидалось, что Минобрнауки отменит решение диссертационного совета Санкт-Петербургского института истории, но это произошло, когда развязанный лидером «Народного собора» скандал уже начал забываться. А именно – 26 июля этого года. Но известно об этом стало лишь в начале октября.
«Выполнять как можно честнее свою работу, не считаясь с внешними обстоятельствами»
Кириллу Александрову принадлежит более двухсот пятидесяти работ по истории России XIX – XX веков. Вместе с Андреем Зубовым он является автором двухтомника «История России – ХХ век». Основные сферы его профессиональных интересов – военно-политическая история белой эмиграции, антисталинское сопротивление 30 – 40-х годов, история Второй мировой войны, история РОА (Русской освободительной армии).
Кирилл Александров неоднократно давал комментарии «Голосу Америки», в том числе – о том, какие события предшествовали нападению гитлеровской Германии на СССР.
Петербургский корреспондент Русской службы «Голоса Америки» вновь связалась с историком, чтобы выяснить его отношение к решению Минобрнауки и узнать о планах на будущее.
Анна Плотникова: Говорят, что профессия историка становится похожа на правозащитную деятельность. В том смысле, что историки отстаивают право на честную память. Применима ли данная формулировка к вашему случаю?
Кирилл Александров: Такие выводы должны себе позволять сторонние наблюдатели, а не тот человек, о диссертационном исследовании которого идет речь.
Я бы не сказал, что профессия историка сродни правозащитной деятельности, тем более что она становится опасной. Просто историк не должен служить истинам, считающимся незыблемыми. Историк констатирует, а не оценивает, как говорил выдающийся медиевист Марк Блок. Задача историка – описывать события в первую очередь, и в меньшей степени, хотя от этого никуда не уйти, анализировать их с точки зрения оценочных категорий.
Понимаете, в чем дело: ведь если говорить о генералах и офицерах власовской армии, которыми я занимался, то существует целый спектр оценок их военно-политической деятельности. И в частных случаях это очень сильно зависит от конкретной личности того или иного человека: был ли он советским гражданином, был ли он русским эмигрантом, или сыном эмигранта, и так далее.
Так вот, спектр или гамма оценок могут быть в диапазоне от «гнусные предатели и изменники родины» до «беззаветные патриоты». И, соответственно, все промежуточные оттенки сюда могут быть включены.
Но независимо от того, каких оценок придерживаться, в случае моего диссертационного исследования это не имело совершенно никакого значения. Моя задача была в том, чтобы изучить эту профессиональную группу, максимально постараться детализировать биографии людей, которые меня интересовали, реконструировать последовательный ход событий, причинно-следственные связи. Попытаться установить мотивы поведения их людей, что в наибольшей степени представляло сложную задачу в связи с тем, что источниковая база по-прежнему остается не очень широкой, и представить свои выводы на суд научного сообщества.
А все остальное – это политика недержания псевдопатриотических чувств на какой-то общей волне, которую мы все сейчас переживаем.
Так должно быть всегда – и тридцать лет назад, и сейчас, и через тридцать лет. Правозащитная деятельность здесь совершенно ни при чем. Историк просто должен стараться выполнять как можно честнее и профессиональнее свою работу, не считаясь с теми внешними обстоятельствами, в которых эта работа протекает.
А.П.: В недавнем прошлом гонения испытали на себе такие известные российские историки, как Андрей Зубов и Юрий Пивоваров. Как вы можете охарактеризовать эту тенденцию? Куда идет развитие российской истории, и можно ли назвать ее наукой?
К.А.: Я думаю, что независимо от тех печальных обстоятельств, которыми сопровождается деятельность моих коллег, в том числе уважаемых мною Андрея Зубова и Юрия Пивоварова, историческая наука никуда не денется. Она не может умереть, и профессиональные исследователи, которые будут выполнять свою работу, тоже никуда не денутся.
Я не берусь сейчас давать каких-то политических прогнозов по поводу судеб российской исторической науки, потому что историческая наука существует вне зависимости от каких-то политических тенденций, и она будет существовать. Хотя, да – я, в общем, признаю, что за право иметь свою точку зрения, вести ту или иную исследовательскую деятельность приходится платить. И иногда высокую цену, к сожалению.
Но что делать, это – издержки профессии, тут не нужно рвать на себе волосы и нагнетать какие-то страсти. Потому что когда еще 25 лет назад, еще будучи студентом, я выбирал для себя эту тему исследования в качестве одной из магистральных тем, которые меня интересовали, то она была практически еще не изучена в российской историографии. А советская историография, если о ней вообще уместно говорить, была вообще на уровне каких-то политических оценочно-публицистических сочинений. Так вот, я понимал все возможные риски, и все с этим связанное можно было себе представить.
Но строить какие-то прогнозы: через три года у нас будет то-то, через пять лет – это и это, а через десять наступит торжество свободы, или, наоборот, торжество мракобесия – я не берусь, совершенно.
«Трудные вопросы истории есть. И их нужно исследовать»
А.П.: Такие исторические факты, как заключение пакта Молотова – Риббентропа или «зимняя война», начатая Советским Союзом против Финляндии, с подачи министра образования Ольги Васильевой, называют «трудными вопросами истории». Востребованы ли в современном российском обществе исследования этих трудных вопросов?
К.А.: Я совершенно согласен с министром образования госпожой Васильевой, которая, как мне рассказали журналисты, издала приказ о неутверждении решения нашего диссертационного совета. Хотя я еще не видел этого документа, и в Санкт-Петербургском институте истории его тоже не видели.
Но я согласен: действительно, и пакт Молотова-Риббентропа, и «зимняя война» – кстати, это была одна из первых тем, которыми я серьезно занимался, и у меня достаточно много публикаций выходило на эту тему – это все, безусловно, трудные вопросы. Не только потому, что в советский период они трактовались в строго заданном идеологизированном ключе и исследователи даже не могли на протяжении десятилетий получить доступ к фонду 34 980 в Государственном военном архиве, в котором содержится основная коллекция материалов по истории советско-финляндской войны. И это стало возможным только в перестройку, в конце 80-х – начале 90-х годов, и то там дела рассекречивались достаточно постепенно. Сейчас, насколько я понимаю, таких проблем с этим фондом нет, я просто давно к нему не обращался.
Да, это вопросы трудные, но именно поэтому их и нужно исследовать и стараться в наименьшей степени их идеологизировать. Я вполне допускаю, что у власти могут быть свои представления о причине, механизме и последствиях названных вами событий, и в первую очередь – пакта Молотова-Риббентропа, потому что я думаю, что все остальное – это уже следствие этого исторического события. Но еще раз говорю: исследователь не должен ориентироваться на чьи-либо политические, идеологические и иные установки. Исследователь может ошибаться, заблуждаться, он может неверно ставить проблему или смотреть на нее односторонне, но это – его проблемы. А следовать какой-либо заданности (вы должны писать так, а все остальное противоречит политическим установкам) – это просто не историческая наука.
И, кстати, что касается советско-финляндской войны – очень много за последние четверть века появилось на эту тему хороших исследований, и поэтому здесь прорыв достигнут. С пактом Молотова-Риббентропа – наверно, сложнее. Потому что само это событие необходимо учитывать в контексте не только той военно-политической ситуации, которая существовала летом 1939 года, но в первую очередь – в рамках истории советского государства и коммунистической партии, начиная буквально с 1917-18 годов. Потому что если это вырывать из контекста истории советской внешней политики, истории номенклатуры коммунистической партии, то тогда, конечно, видение этого события будет несколько размытым.
Поэтому дискуссии и споры вокруг и пакта, и «зимней войны» будут продолжаться, ну и слава Богу! И в столкновениях точек зрения можно поискать истину, хотя это и «трудные вопросы».
А.П.: Что вы теперь собираетесь делать? Допускаете ли вы, что ваши противники не прекратят преследования, и дело может дойти до прямого запрета на профессию?
К.А.: Если дело дойдет до запрета на профессию, я буду заниматься физическим трудом и все равно продолжу свои исследования, потому что запретить мне заниматься историей невозможно. Можно уволить меня, я могу потерять работу, я могу потерять даже степень кандидата исторических наук, хотя это абсурдно совершенно. Меня могут лишить права заниматься в тех или иных архивах, хотя не во всех – в зарубежных архивах я могу спокойно продолжать заниматься.
Но мне невозможно запретить думать и писать то, что я считаю правильным и необходимым. Поэтому то решение, которое послужило поводом для нашего интервью, никак и ни в чем не повлияло на мою жизнь, на мои принципы, на мои приоритеты и на цели, которые я себе ставлю. Я буду делать все то, что я считаю нужным. По-моему, все было сделано совершенно правильно, последовательно. Все оценки научным сообществом и профессиональным научным учреждением были даны, высказаны самые разные точки зрения и официальными оппонентами, и ведущей организацией. Поэтому все остальное, что происходит, это к исторической науке никакого отношения не имеет. И для настоящего исследователя, как мне кажется, запрета на профессию быть не может. Если он хочет заниматься историческими исследованиями, он будет этим заниматься независимо от внешних обстоятельств.
А потом: никто не обещал ни одному историку, что его профессиональная судьба будет гладкой, безупречной и совершенно спокойной.
«Историческая наука есть. И Мединский не имеет к ней отношения»
Ситуацию с Кириллом Александровым прокомментировал член Вольного исторического общества, заместитель директора «Ельцин-центра» по научной работе Никита Соколов.
В беседе с корреспондентом Русской службы «Голоса Америки» он высказал предположение, что петербургский историк «попал в жернова политической мясорубки».
По оценке Соколова, еще во время защиты диссертации о генералитете и офицерском составе РОА стало понятно, что в городе и в стране есть силы, которые возмущаются самим фактом исследования власовского движения.
«В последние годы российская власть использует специальным образом препарированную историю в качестве удобной «идеологии», поскольку идеология как таковая запрещена по Конституции. В центре этой препарированной истории – День победы и великая нация победителей. И для этой идеологемы все вопросы о сложности нации в эпоху Второй мировой войны – это как бы подрыв государственной идеологии», – отмечает замдиректора «Ельцин-центра» по научной работе.
«Вместе с тем, – подчеркивает Никита Соколов, российским историкам хорошо известно, что накануне войны советское общество отнюдь не было монолитным в своем положительном отношении к советской власти, и были случаи, когда население городов и сел Советского Союза ждало войска вермахта как освободителей от большевизма.«Это, – продолжает Соколов, – – исторический факт, но для современной идеологии он совершенно неудобен. Поэтому, когда Кирилл Александров защищался, была большая буча, он защищался 8 часов, всякие “активисты” мешали ученому совету принять решение, но все-таки ученый совет устоял, и докторскую степень ему присудил. Но” активисты” не успокоились и надавили на высшую аттестационную комиссию, которая послала диссертацию пересматривать не куда-нибудь, а в Институт военной истории – самое консервативное историческое учреждение, которое есть в России».
В Институте военной истории дали отрицательное заключение по теме диссертации Александрова, и члены ВАК с этим заключением согласились.
«Работу Кирилла Александрова я читал, ничего ненаучного я в ней не увидел, – продолжает собеседник “Голоса Америки”. – О том, насколько она соответствует докторской степени, – судить членам комиссии, но я считаю эту диссертацию крепким научным трудом».
В отношении же того, читать ли историю наукой, или последовать мнению Владимира Мединского, отказавшего истории в научности, Никита Соколов напомнил: «Недавно профессиональные историки в лице той же Высшей аттестационной комиссии доказали министру культуры, что наука есть, а он к ней не имеет никакого отношения и рекомендовали лишить его ученой степени».
Никита Соколов подчеркивает: «История как наука в России существует – и весьма высокого уровня. Конечно, есть и такие, кто поддерживает точку зрения Мединского, есть те, кто с ней не согласен, но это – нормальная борьба идей в обществе».
