«Поэзия как вид литературного творчества свое отжила. Фактически, стихов больше никто не читает, за исключением некоторого количества заблудших душ, изнывающих в университетских, так называемых «творческих программах». То, что они там строчат, абсолютно нерелевантно, ибо три традиционные функции поэзии - запечатлять и передавать мифы, славить богов и почитать невыразимое - перешли к электронным средствам массовой коммуникации».
«Это масс-медиа, а не наши поэты, объясняют нам теперь, кто мы такие, и для чего мы здесь. Роман и театр еще продолжают отважные попытки удержаться, главным образом, поставляя корм в ненасытную пасть телевидения и кино. Видеоклипы - это последнее и жалкое прибежище рифмованных текстов».
Я цитирую статью Гленна Макнатта, из балтиморской «Сан», перепечатанную многими газетами Америки. Не то, чтобы мысли Макнатта о конце поэзии были очень уж новы и оригинальны, но высказал он их с действительно впечатляющей прямотой и решительностью и тем самым поставил тему на обсуждение от Нью-Йорка до Калифорнии. «Все многочисленные поэтические средства выражения, - напоминает Макнатт своим читателям, - ритм, метр, рифма, сравнение, метафора, синекдоха, звукоподражание, были изобретены как мнемонические приемы, чтобы облегчить запоминание. Гомер напоминает нам сотни раз, что Одиссей «хитроумный» и что Елена «прекрасная», дабы эти атрибуты его героев не были забыты и через тысячу лет пересказывания. Данте сочинял терцины, чтобы его слушателям легче было припомнить важные моменты поэмы, а драматические двустишия Шекспира служили двойную службу - как лаконичные афоризмы и как словесное оформление выхода и ухода актера».
«С расцветом романа в XVIII веке начался долгий процесс вытеснения поэзии как основного вида «серьезной» литературы. Подъем романа был обеспечен распространением новой технологии, печатного станка, нового средства коммуникации, печатной книги, и растущей грамотностью растущего среднего класса общества. Но в девятнадцатом веке еще оставалось место для лирической поэзии, запечатлявшей сугубо личный, зачастую мучительный, отклик художника на ошеломляющие социальные процессы урбанизации и индустриализации, преображавшие Европу и Америку. Лирика возвестила появление модернизма на рубеже двадцатого столетия и до шестидесятых годов, по крайней мере, интеллигентная молодежь еще читала Йейтса, Элиота, Одена и Паунда, чтобы понять окружающий мир».
«Этому пришел конец. В эпоху постмодерна поэзия - анахронизм, хотя легионы якобы поэтов продолжают строчить и выпускать тощие книжонки, которые никто не читает».
«Как-то на днях я смотрел по телевидению документальный эпос режиссера Кена Бернса «Гражданская война», и меня осенило, что это великолепное телеповествование и есть практически «Илиада» и «Одиссея» нашего времени. Потом я выключил телевизор, открыл книжку стихов одного уважаемого современного поэта и прочел короткое стихотворение о перестрелке в ночном клубе. Неплохое стихотворение, и, будь оно написано лет 50 назад, его бы сочли значительной вещью. Но как нерелевантно оно выглядит сегодня, когда поэтический потенциал, заложенный в уличном жаргоне, куда мощнее реализуется в рэповых текстах на дисках, а подобные истории куда лучше рассказываются в репортажных полицейских программах телевидения».
«Нынешний кризис поэзии можно сравнить с кризисом живописи в середине XIX века после изобретения фотографии. Способность фотокамеры механически воспроизводить реальность постепенно подтолкнула живопись к абстракции. Сходным образом, перехват мифотворческой и лирической функции электронными медиа, должен был бы подтолкнуть поэтов в новом направлении, к их собственной уникальной области. Но этого не происходит».
«Вместо этого мы имеем полуграмотных рэпперов, затхлость поэтических кафе, где нам скармливают разогретые вирши шестидесятых годов, компанию тщедушных эстетов, предлагающих имитацию томлений компании недоумков, и тысячи поэтов-неудачников, пекущих посредственные стишки для занюханных журнальчиков, чье влияние на культурную жизнь страны равно нулю».
«И вы еще удивляетесь, почему я считаю поэзию мертвой? Разожмите ноздри и вдохните вонь разложения».
Таким нокаутом заканчивает Макнатт избиение современной американской поэзии. Нокаутирована однако не поэзия, а сотворенный темпераментным Макнаттом фантом. Дело в том, что вся аргументация обличителя легко выворачивается наизнанку. Как вы заметили, в качестве основного доказательства смерти поэзии он приводит почти полное отсутствие потребительского спроса. Кино, телевидение, рэповые и роковые пластинки, даже, в небольших масштабах, романы и театральные спектакли продаются, а стихи нет.
Однако сам же Макнатт все время говорит о «легионах», «миллионах» стихотворцев. За вычетом оскорбительной риторики он констатирует факт: огромное количество американцев прибегает к лирике как средству самовыражения. Простое соображение, что поэзия может жить и процветать вне рынка, как способ духовного существования, как экзистенция сама по себе, не пришло в разгоряченную правдой-маткой голову.
