Я уже говорил о странном переосмыслении одного слова в современном русском языке - слова «сноб». К своему большому удивлению, я все чаще обнаруживаю, что «Он такой сноб!» произносится не с насмешкой, а с одобрением и восхищением. Как будто бы «сноб» стало означать человека с развитым и взыскательным вкусом - в искусстве, литературе, еде и одежде. Тогда как от своего рождения в Англии начала XIX века слово «сноб» было презрительной характеристикой того, кто пытается имитировать эти качества, не имея на то оснований. Что ж, в истории слов бывают такие семантические развороты на 180 градусов. Я где-то читал, что в древнерусском языке «синий» значило «красный». Но иногда закрадывается неприятное подозрение: а что если никакого переосмысления не произошло, что если чванное, претенциозное поведение нравится само по себе…
В английском это слово никаких изменений не претерпело. Все по-прежнему знают, что быть «снобом» нехорошо, но снобизм и в Америке продолжает цвести пышным искусственным цветом. Об этом - книга известного эссеиста Джосефа Эпстина «Снобизм: американский вариант».
Эпстин расматривает проблему снобизма исторически. Традиционно в Америке рядом со словом «сноб» стояло слово «wasp» - аббревиатура доминирующей этнорелигиозной группы: White Anglo-Saxon Protestant, т. е. американцев, чьими предками были англичане, принадлежащие англиканской церкви, которая в Америке называется епископальной.
Примерно до середины прошлого века, если ты не был «wasp», у тебя, даже при наличии денег и природных дарований, были огранчены шансы попасть в элитную частную школу, в престижный университет, вроде Гарварда и Йеля, не говоря уж об элитном гольф-клубе. Далеко не все «уоспы» с гарвардским или йельским дипломом были действительно хорошо образованными людьми (пролоботрясничать четыре года можно и в престижном университете), да и богатыми были далеко не все из них, но претензия на особый статус, снобизм, была свойственна многим.
В шестидесятые годы с привилегированным положением «уоспов» в американской культуре было покончено. Началось массовое вторжение в некогда «уосповские» университеты, банки, фирмы, клубы, жилые кварталы американцев ирландского, итальянского, еврейского, славянского происхождения, афроамериканцев, выходцев из Азии и Латинской Америки. Расовый, этнический и религиозный эгалитаризм, казалось бы, должен был покончить со снобизмом, но, как элегически замечает Эпстин, снобизм оказался свойством не одной определенной группы, а человеческой природы. Представителям всех рас и религий свойственно стремиться «забраться повыше и смотреть оттуда с чувством превосходства на остальных людей».
«Быть снобом, - объясняет Эпстин, - не такая уж радость. Собственно говоря, снобизм - род невроза, сноба постоянно грызет беспокойство. Как прекрасно он ни разоденется, есть опасность, что его коллега на работе появится в более дорогом, пошитом на заказ английском костюме, при часах Патек-Филипп тонких, как лист бумаги, и в итальянских башмаках, сшитых, скажем, из крайней плоти норвежского горного козла». Американскому снобу необходима репутация гурмана, и он охотно и якобы со знанием дела говорит об изысканных блюдах в дорогих ресторанах. «Вкусная еда, - замечает по этому поводу Эпстин, - одна из великих радостей бытия. Но вот беда - с едой, так же, как и с сексом - чем больше болтаешь на эти темы, тем меньше получаешь удовольствия от еды и секса самих по себе».
Одна из главных забот американского сноба - постоянно давать понять, насколько он близок к знаменитостям. Эпстин вспоминает, что покойный Энди Уорхол, который с несравненным мастерством и даже артистизмом эксплуатировал американский снобизм, поговаривал, что собирается открыть бутик, в котором будет продаваться нижнее белье знаменитостей: стираное - по 10 долларов за пару, а нестираное - по 25. «В наши дни цена выросла бы раз в десять, но соотношение - правильное», - говорит Эпстийн.
Он справедливо отмечает, что хотя механизм снобизма всегда один и тот же, внешние формы его проявления могут резко различаться. Так снобу-бизнесмену в пятисотдолларовой шелковой рубашке может быть совершенно непонятен снобизм аспиранта в грубом свитере и потертых вельветовых штанах, цитирующего Деррида. В дни молодости Эпстина были политические снобы, выставлявшие напоказ увеличенную фотографию себя с рыцарем холодной войны сенатором Голдуотером, а были снобы, презиравшие низколобых сталинистов. Престижным и высоколобым у них считалось быть троцкистом.
«Сноб, - пишет Эпстин, - рассчитывает затесаться в компанию тех, кого он считает самыми элегантными, модными, интересными людьми… людьми с собственным стилем». А что если способный сноб научится вести себя и говорить в точности, как люди, обладающие собственным стилем. Не перестанет ли он тогда быть снобом? Не станет ли одним из них? «Нет, - говорит Эпстин, - потому что за подлинным стилем всегда кроется нечто более основательное - талант и труд». И в качестве примера элегантных, интересных, стильных личностей он приводит актеров Одри Хепберн и Марчелло Мастрояни, хореографа Джорджа Баланчина, писателей Владимира Набокова и Эдмунда Уилсона. (Правда, про последнего добавляет: «Когда бывал трезвым»).
