Наталья Кларксон, возглавлявшая Русскую службу «Голоса Америки» в конце 80-х – начале 90-х годов, дважды встречалась с Александром Солженицыным в Кавендише, штат Вермонт.
Инна Дубинская: Наташа, Вы были одной из тех журналистов, которым довелось лично встречаться с Александром Исаевичем и говорить о книге «Красное Колесо». Именно этот роман он считал главным трудом своей жизни.
Наталья Кларксон: Да, так оно и было. И произошло это следующим образом. Наступала 70-я годовщина Октябрьской революции. Перед нами была дилемма: восхвалять это событие нам в голову не приходило. С другой стороны, хулить годовщину тоже было непристойно. Что делать? В это время как раз был опубликовано «Март 17-го», то есть, по существу, история не Октябрьской, а Февральской революции, гораздо более демократической революции в России. Об этой революции мы и решили говорить. Мы связались с Александром Исаевичем, вернее, с его супругой, потому что он сам не отвечал на звонки.
И.Д.: Вы позвонили своей тезке…
Н.К.: Верно, моей тезке! Потом мы друг друга так и называли: Наташа Вермонтская и Наташа Вашингтонская. Она ему передала нашу просьбу, затем перезвонила и сообщила, что он готов говорить с «Голосом Америки».А я тут сижу и думаю: ну, не можем же мы все записать, это же гигантский труд! Но, слава Богу, позвонила Наташа и сказала, что Александр Исаевич с удовольствием сам выберет выдержки из «Красного Колеса», которые будет читать для слушателей «Голоса Америки».
В Кавендиш я приехала со звукооператором. Мы записали 64 получасовые передачи. Мы работали с ним с утра до вечера.
И.Д.: Что Вам запомнилось больше всего из записи 64 передач?
Н.К.: Мы записывали по восемь передач в день. Впечатления были самые неожиданные. Во-первых, я его лично до этого не встречала. Видела только на фотографиях. Мне представлялась такая высокая худая фигура пророка с бородой, нечто библейское. Приехала я к нему домой, встретилась с семьей, появляется ОН. Смотрю: коренастый американский дровосек в клетчатой рубашке, только что рубил дрова (они топили только дровами из своего леса). И вот он – слегка рыжеватый, седоватый, – визуально совершенно не вписывался в тот образ, который я ожидала.
Как потом он рассказал Наташе, а Наташа рассказала мне, вначале он меня опасался, и я его опасалась. Он ей говорил: «Вот, приедет с Голоса Америки, будет, наверное, оспаривать мои взгляды, а я не хочу с ней ссориться». В то же время я думала: «Боже мой! Я с ним во многом не согласна, но не буду же я с ним спорить!» Так мы с ним вокруг да около ходили некоторое время, но потом разговорились, и у нас с ним установились очень хорошие, даже дружеские отношения.
Дом, в котором они жили, стоял в лесу на огромном участке, охранялся собакой и был окружен забором. Напротив дома была мастерская. Насколько я помню, там была еще часовня. На втором этаже на длинных столах лежало множество документов, которыми он пользовался при написании «Красного Колеса». И вот тут он мне сказал: «Знаете, я одно от вас, от Голоса Америки почерпнул – это принцип: ничего не писать, что не подтверждено из двух источников». Я была очень этим польщена!
И.Д.: Наташа, как проходили Ваши рабочие встречи с Солженицыным?
Н.К.: Это было чтение выдержек из той части «Красного Колеса», которая была издана в Америке, как и «Март Семнадцатого». Он только читал. Я интервью с ним не проводила.
И.Д.: Но ведь вначале между Вами была атмосфера недоверия, а потом Вы расположились друг к другу.
Н.К.: Это частные разговоры были.
И.Д.: Как Вы думаете, что в этих частных разговорах помогло растопить лед недоверия?
Н.К.: Думаю, взаимная откровенность. Я помню, сказала ему: «Жаль, Александр Исаевич, что Вы английского языка не знаете. Поэтому Вы мало общаетесь с американцами. И вот этот Ваш взгляд насчет отсутствия духовности у американцев, он настолько неправильный, оторванный от действительности! Я тут живу большую часть своей жизни, общаюсь, в основном, с американцами, и более духовного народа, независимо от вероисповедания, нигде не видела, хотя родилась и жила в Европе. Никто, как американцы не претворяет свою веру в жизнь, хотя мало говорят об этом. Их жизненное кредо: «Помогай ближнему своему».
И.Д.: Что он Вам ответил?
Н.К.: А он мне говорит: «Да, Наташа, я это знаю!» И рассказал, что имел возможность убедиться в этом, общаясь с родителями в школе, где учился его младший сын. Он ходил на собрания школьной организации родителей и учителей, и, по-видимому, там почувствовал это. Так что он со мной нисколько не спорил, когда я критиковала его позицию, а, наоборот, со мной согласился. Меня, конечно, это обрадовало.
И.Д.: А в чем-то он с Вами спорил?
Н.К.: Там был один забавный момент. Он читал выдержки из книги, – а это были как короткие виньетки, – и каждое событие описывал с точки зрения действующего лица. И вот, он описывает момент, когда государыня Александра стоит у окна и думает о том, какая у нее была тяжелая жизнь, в частности необходимость произвести на свет наследника. Она как бы мысленно говорит: «Вот, была пять раз беременна». После чтения этого отрывка, Солженицын меня спрашивает: «Наталья Юрьевна, Вы довольны тем, как я читаю?» Он же в молодости хотел быть актером и читал очень хорошо. Я ему говорю: «Александр Исаевич, Вы прекрасно читаете! Но когда Вы говорите за государыню, вот тут показали, что не знаете ту эпоху полностью. Она не только не могла сказать слова «беременна», но, вполне возможно, что она его даже не знала! Женщины ее круга не бывали беременны. Это слово было совершенно недопустимо.
И.Д.: Они были в положении?
Н.К.: Ну да! В интересном положении… Солженицын страшно запаниковал: ну, как же, все уже напечатано! Я его успокоила: «Ничего не поделаешь! Толстого тоже критиковали, что он пользовался языком своего времени, а не 1812-го года, когда писал «Войну и мир».
И.Д.: Наташа, Вы тогда почувствовали его тоску по родине? Говорил ли он о возвращении в Россию?
Н.К.: Ностальгия и сознание своей «русскости» было в каждом его слове. Когда я приехала к нему второй раз через год, чтобы записать дополнительные передачи, именно тогда возник вопрос о его возвращении. И тогда он сказал, что не собирается возвращаться. Он намеревался полностью предаться литературной деятельности. Он сказал, что задумал много произведений не политических, а чисто беллетристических. Он сказал тогда: «Если я сейчас в Россию поеду, то меня начнут раздирать на части, каждый будет привлекать меня на свою сторону. А я не хочу этого. Вот, наконец, настало время, что я буду писать то, что мне хочется». И я подумала: «Какое мудрое решение!» Потому для меня было неожиданностью, когда он довольно скоро после нашего разговора принял решение вернуться. Ему, конечно, виднее, но мне кажется, что его первый план мог бы быть более эффективным, чем, то, что потом произошло.
