Иногда все-таки полезно бросить взгляд на противоположную сторону «пруда», как фамильярно именуют американцы Атлантический океан. По подсказке из русского интернета я набрел во французской газете Monde на рецензию новой книги французского историка Симона Гугенхайма. Нет никакого сомнения в том, что эта книга под названием «Аристотель на Мон-Сен-Мишель: греческие корни христианской Европы» вызовет ожесточенные споры, которые наверняка будут кругосветными, и поэтому имеет смысл упомянуть ее в «Вашингтонском дневнике».
Сегодня, когда речь заходит о нынешнем состоянии арабско-исламской цивилизации, многие – как арабы, так и европейцы – вспоминают о ее славном прошлом. В средние века, в эпоху своего расцвета мусульманская культура сумела возродить и усвоить многие из философских достижений Древней Греции, а от нее их, в свою очередь, получила и сравнительно отсталая в ту пору христианская Европа. Эта сокровищница греческой премудрости, полученная, так сказать, из третьих рук, явилась одним из главных стимулов духовного расцвета эпохи Возрождения, что повлекло за собой успехи науки и технологии.
Европа была в значительной степени отрезана от греческого наследия, поскольку унаследовала от античности лишь латинский язык, тогда как греческий был распространен на территории Византии, впоследствии завоеванной арабами и турками.
Таковы, по крайней мере, взгляды, господствовавшие в истории средневековья в течение всего XX века. Симон Гугенхайм взялся, ни много ни мало, их опровергнуть и доказать, что Европа получила греческое духовное наследие из первоисточника, без арабского посредничества.
По словам Гугенхайма, греческая ученость в Европе никогда не умирала, а источники ее не иссякали. Он приводит в доказательство непрерывное существование школ греческой филологии на Сицилии и в Риме. В середине VIII века король франков Пепин Короткий послал в подарок папе Павлу I греческие рукописи, в том числе «Риторику» Аристотеля. Гугенхайм также напоминает, что с конца VII по середину VIII на папском престоле сидели грекоязычные выходцы из Сирии.
Эти аргументы звучали бы убедительнее, если бы было больше известно о названиях рукописей и предметах греческих ученых занятий. Повторю, что сужу пока только по рецензии. А вот дальше аргументы становятся проблематичнее.
В частности, Симон Гугенхайм обращает наше внимание на то, что среди переводчиков с греческого на арабский преобладали те, для кого родным языком был арамейский, то есть христиане. Один из них – Хунайн ибн Исхак, прозванный «царем переводчиков» – фактически изобрел значительную часть арабской медицинской и философской лексики.
Тут я, честно говоря, теряю нить рассуждения. В Азии действительно было много христиан, как до арабского завоевания, так и после, но при чем здесь Европа? И должны ли мы полагать, к примеру, европейскую физику азиатской на том основании, что Альберт Эйнштейн, Нильс Бор и ряд других видных представителей этой науки были евреи, то есть принадлежали к диаспоре исконно азиатского народа?
Этому сомнительному аргументу легко противопоставить другие, общеизвестные. Данте, величайший поэт средневековья, был весьма образованным человеком, свободно читавшим и писавшим на латыни, а вот о Гомере ничего не знал, разве что только имя. Крупнейший философ тех времен Фома Аквинский явно обязан своими взглядами не только Аристотелю, но и Аверроэсу, арабскому последователю Аристотеля.
К сожалению, похоже на то, что книга Симона Гугенхайма отвечает требованиям не только и не столько науки, сколько текущего политического момента. Переворот в науке — вряд ли, а вот разжигание и без того острого конфликта почти неизбежно.