«Апрель – самый жестокий месяц…» – эта строка из Элиота, в нынешнем неуютном, холодном апреле оказалась пророческой. Пришла весть о смерти замечательнейшего поэта моего поколения, моего давнего друга Владимира Уфлянда.
Бродский когда-то подхватил ласковое семейное имя Уфлянда, Волосик. Месяца за два до смерти, позвонив мне, чтобы прочитать очередную уфляндовскую эпистолу в стихах, он потом спросил по-экзаменаторски: «A что y Волосика самое главное?» Ну, по этому предмету я и сам бы мог его проэкзаменовать: «Рифма, конечно!»
Что такое талантливая рифма, хорошо объяснил американский поэт Миллер Виллиамс. Он сказал примерно следующее: лучшая рифма – это оригинально и глубоко рифмующиеся слова, но при этом именно те слова, которые в данном контексте были бы самыми лучшими, если бы и не было необходимости рифмовать. Слова «семья» и «земля», «занял» и «глазами» – качественные, фонетически крепкие рифмы. Но поразительную естественность и красоту они придают финалу лирической поэмы Уфлянда, потому что они были бы лучшими здесь словами, даже если бы рифмы были не нужны:
Когда накрыта спящими земля. Когда я сплю.
Когда я угол занял.
Когда трамваи спят.
Трамваев спит семья.
Трамваи спят c открытыми глазами.
Однажды Уфлянд рассказывал, как он написал эту поэму. Проснулся после веселой ночки y приятеля. Особенность приятельской квартиры (мне тоже приходилось там ночевывать) состояла в том, что она была докторская и находилась на территории психиатрической больницы на Удельной. Станция Удельная, северная питерская окраина, вторая остановка от Финляндского вокзала. Надо было возвращаться в город, но оказалось, что после вчерашних безумств денег на электричку ни y Уфлянда, ни y собутыльников не осталось. Просить взаймы y обитателей скорбного дома было бы странно. Уфлянд пошел в город по шпалам.
Поэма стала сочиняться на Удельной, a закончилась при подходе к Финляндскому вокзалу. Всякий, кто ходил по шпалам, знает тайну шпалоукладочного алгоритма – расстояние между шпалами всегда меньше размаха шага, a расстояние через шпалу всегда больше, какого 6ы размаха не были шаги пешехода. Нервный, то и дело сбивающийся c ровного ритм звучит в сложенных по дороге стихах.
Одними
лишь облаками день тогда грозил, что много сил y них отнимет. Тревожны были эти облака
от верха белого
до низа медного
от солнца.
И усердно, как блоха,
в них суетилось, что-то незаметное. Антон подумал: «Это вертoлет» .
A возвращаясь передумал: «Лебедь»...
И утренние облака над Выборгской стороной, и еще не проснyвшийся трамвайный парк, и легкое юношеское похмелье, и мысли o любви, вся живая жизнь непосредственно превращалась в чистейшую лирику. Будничное ленинградское утро, имевшее место более сорокa лет тому назад, будет жить в русской поэзии так же долго, как полное мороза и солнца утро Пушкина, как темносинее утро в заиндевевшей раме Бродского.
B начале перестройки Уфлянду как-то пришлось читать стихи перед митингующей молодежью на Владимирской площади в Ленинграде. Рядом c митингом дежурили милицейские автобусы. Увидев, что молодежь хохочет, милиционеры стали высовываться из окон автобусов, и смех милиции слился со смехом прогрессивной молодежи. Действительно, Уфлянд один из самых смешных авторов, и юмор его прост, т.е. самой чистой пробы, такой, что веселит и нобелевского лауреата и постового милиционера. Сергей Довлатов назвал когда-то свой очерк об Уфлянде «Рыжий». Это верно почувствовано, юмор Уфлянда – гениальная словесная клоунада. Не совсем удачно только название, потому что Чаплин не был рыжим, не носил рыжего парика. A талант Уфлянда именно чаплинскнй – его тексты интегрируют смешное, философичное и лирику.
Кстати, и образ интеграла Уфлянд использовал лирично, забавно и мудро:
Народ есть некий интеграл
Отдельных личностей,
Которых Бог не зря собрал
В таком количестве.
Это четверостишие, лучшее на мой взгляд определение понятия «народ», стоит в начале большой стихотворной драмы «Народ». «Народ» – совершенно уникальное полифоническое произведение, где голоса улицы звучат c такой же естественностью, как y Блока в «Двенадцати»: «Эх, распустилась молодежь. Куда, Россия, ты идешь!» – «Она идет вперед, папаша, Россия дорогая наша».
Солженицын сочувственно пишет o неизвестном ему молодом поэте Уфлянде в конце второго тома «Двести лет вместе»: «Россия отражается в стекле пивного ларька... И ведь верно! Bот ужас». Он читал пересказ «Прасковьи» Уфлянда в самиздатском документе и не знал, что y Уфлянда все наоборот. Уфлянд не обличает распад русских нравов извне, он сам из тех, кто терпеливо выстаивает очередь к пивному ларьку, и его строки o пивном ларьке («Но отражается Россия, как в зеркале в его стекле...»), хотя и куда забавнее, и лиричнее, но странно напоминают патриотические стихи народного любимца Твардовского из поэмы «Зa далью даль».
Но сегодня другие прекрасные строки Уфлянда неотвязно преследуют меня:
«Ныне отпущаеши…»И небеса услышат наше пение. И Бог на нас вниманье обратит. Он скажет нам:
– Спокойнее, родимые. Я вас и так, сирот моих, люблю. Берите все с собой необходимое и отправляйтесь отдохнуть в Раю.
Вскрикнут матери, жены и тетки. Их на время охватит тоска.
Выдаст нам Господь путевки и оформит отпуска.
