В 1886 году английский писатель решил для пробы написать детективный рассказ. Героями были частный сыщик и его приятель, военный врач. Роль приятеля состояла в том, чтобы изумляться проницательности сыщика: дескать, как же вы до этого докопались? На что довольный детектив отвечал: «Элементарно, дорогой Сэкер». Имя сыщика было Шерринфорд Холмс.
Шерринфорд Холмс? «Элементарно, Сэкер»? «Что-то было не так, – вспоминал много лет спустя сэр Артур Конан Дойл. – Имена не звучали, в них не было характера». Пришлось помучиться, прежде чем перо вывело острое, как бритва, имя Шерлок и простовато-солидное Уотсон. «"Элементарно, Уотсон", – ответил Шерлок Холмс». Вот это то, что надо! Заодно и приятель автора (и коллега по его первой – медицинской – профессии) доктор Джеймс Уотсон оказался увековечен.
Нечасто книга по литературоведению привлекает к себе такое внимание, как книжка писательской четы Джастина Каплана и Энн Бернэз «Язык имен» [Justin Kaplan & Anne Bernays The Language of Names, Touchstone Books]. Литературная ономастика, творческая история и поэтическое значение имен в художественных произведениях, наконец, обзавелась собственным фундаментальным трудом. Хотя, как пишут Каплан и Бернэз, прозаики, драматурги, поэты всегда знали, что «в именах есть поэзия, магия, сжатая история».
На шекспировский вопрос «Что в имени тебе моем?» следует ответ «Очень многое». У самого барда, например, имя персонажа Шейлок «набито информацией, как молекула ДНК», говорят Каплан и Бернез. Великий «Моби Дик» Мелвилла начинается со слов героя-рассказчика «Зовите меня Измаил». Имя, наполненное библейскими ассоциациями, – это «заключенная в одном слове биография молодого моряка-интеллигента, с ноябрем в душе нанимающегося на уходящий в большое плавание корабль».
Помимо простодушного доктора Уотсона, в книге много историй о том, как писатели использовали подсмотренные в жизни имена. Алфред Пруфрок, персонаж сатирической поэмы Элиота «Любовная песнь Алфреда Пруфрока», обязан своим именем мебельному магазину Пруфрока и Литтау в Сент-Луисе, мимо которого великий поэт-модернист проходил в детстве по дороге в школу. Первый слог этого имени напоминает английское слово «ханжа», а второй может быть понят как «ряса». «Ханжа в рясе» – как раз то, что было нужно Элиоту. А Пастернак заметил имя Живаго на чугунной крышке сточного люка. Критики объясняют своим англоязычным читателям, какие ассоциации вызывает это имя у русского читателя, как поиск «Бога живаго» отражен в сюжете романа.
И вот тут-то и возникает проблема. Ведь без специальных комментариев англоязычным читателям на слух все равно, что Живаго, что Мертваго. У Иосифа Бродского есть очаровательное стихотворение, в котором пародируется название вышеупомянутого шедевра Элиота, – «Любовная песнь Иванова». Читающий этот текст в переводе скорее всего не имеет представления о том, что «Иванов» считается самой распространенной русской фамилией, в некоторых случаях синонимичной просто понятию «человек» (как у Заболоцкого «на службу вышли Ивановы»). Итак, имена, роль которых в художественных текстах, по мнению Каплана и Бернез, столь велика, – это самое непереводимое!
Взять, к примеру, Диккенса, который считается самым изобретательным имядавцем в английской литературе. Какие ассоциации вызовут у русского читателя имена Уэкфорд Скуирс (из романа «Николас Никльби») или Мартин Чеззлвит из одноименного романа? Да никаких! А, как показывают опросы Каплана и Бернез, хотя сами по себе эти имена не несут прямых значений, они неизбежно вызывают у англоязычного человека определенные ассоциации: носитель первого имени должен быть коварен, а второго – простодушен, наивен. Сходным образом англоязычный читатель Чехова не поймет, почему комических персонажей нельзя назвать Тригориными и Астровыми, а трагического героя – Чебутыкин или Епиходов. Почему Нина Заречная не может быть Нина Мерчуткина?
Нет, пожалуй, можно перевести имена из литературы нравоучительного плана, вроде Стародум, Правдин, Простаков и Скотинин. Но вот уже с Раскольниковым возникают проблемы. В переводе на английский такая фамилия звучала бы нестерпимо искусственно. Мне приходится объяснять моим студентам, что это относительно распространенная русская фамилия, одновременно имеющая отношение и к преступлению персонажа, ее носящего, и к мучительной проблеме русской истории, волновавшей автора. Нередко вслед за этими объяснениями, кто-нибудь спрашивает о моем собственном имени и фамилии. И тот факт, что там африканский хищник уживается с представителем семейства жвачных, вызывает веселое оживление.
