В силу известных исторических причин довольно значительная часть российской читающей публики впервые познакомилась с евангельской историей по роману Булгакова «Мастер и Маргарита». Одним из главных действующих лиц в этом романе и, пожалуй, единственным там психологически и философски сложным персонажем является Понтий Пилат, римский наместник, прокуратор Иудеи. Достоевский в «Легенде о Великом Инквизиторе» дал лишь гениальную формулу спора самодостаточного человеческого разума с Сыном Божиим. Недаром Достоевский передал авторство «Легенды» своему персонажу, Ивану Карамазову. Иван – талантливый мыслитель, но он не Достоевский. Великий Инквизитор ему нужен лишь как рупор определенных идей, человеческую драму этого персонажа он описать не берется.
За это взялся Булгаков. Подобно Великому Инквизитору в «поэмке» Ивана Карамазова Понтий Пилат у Булгакова – воплощение миропорядка, созданного людьми, т. е. правопорядка. Подобно Великому Инквизитору в Севилье, булгаковский прокуратор – главный вершитель этого правопорядка в Иерусалиме, облаченный на своей территории высшей земной властью и ощущающий эту власть как бремя колоссальной ответственности. В отличие от толп тех, кто бросил все и с легким сердцем следует за вошедшим в город Мессией, для Великого Инквизитора и Понтия Пилата столкновение лицом к лицу с Носителем высшей правды – мучительное испытание. Но собственно страданий Великого Инквизитора мы не знаем, Достоевский знакомит нас лишь с тем, что уже выстрадано – отказ от Бога в пользу доводов разума. Булгаков в меру своего таланта, немалого, показывает нам эти душевные страдания.
Те, кто только после прочтения «Мастера и Маргариты» обратились к первоисточнику, к Новому Завету, были поражены, обнаружив, как мало сообщают нам евангелисты о Понтии Пилате. В Евангелии от Марка, старейшем по времени написания и, стало быть, ближайшем к описываемым событиям, Пилат появляется ненадолго. Он получает рекомендацию Cинедриона расправиться со смутьяном, бегло допрашивает Христа и отдает приказ о казни. Затем к нему обращаются за разрешением похоронить Казненного; Пилат удивляется, что Он умер так быстро, и разрешение на похороны дает. Все.
В позднейших евангелиях – побольше, но ненамного. Пилат обменивается с Иисусом репликами о природе истины, умывает руки, жене его снится вещий сон… Позднее, начиная уже с раннего Средневековья, распространилось множество поддельных исторических свидетельств и легенд о Понтии Пилате, с которыми, как показала в своих работах Галинская и другие исследователи творчества Булгакова, писатель был хорошо знаком и использовал их в своем сюжете. Сходным образом поступали и многие другие авторы художественных текстов о Понтии Пилате.
Но возможен и другой подход. Анатоль Франс в своей знаменитой новелле «Прокуратор Иудеи» обыграл как раз почти полное отсутствие достоверной исторической информации о суде Пилата. Его Пилат, на склоне лет, просто не может припомнить такой суд, подобных дел ведь ему приходилось разбирать так много в беспокойной Иудее.
Действительно, из иудейских и римских источников можно выудить лишь то, что некий Пилат был в течение 10 лет в первой половине I века нашей эры римским наместником Иудеи. Что у него были трения с местной правящей элитой, первосвященниками Иерусалимского Храма. Что он отличался суровостью даже по римским меркам - настолько, что в 36 году был отозван в Рим для расследования жалоб о слишком жестоком обращении с самаритянами. Больше ничего. Документы вроде письменного отчета Пилата императору Тиберию о суде и казни Иисуса из Назарета оказались подделкам, о которых я говорил.
Так что от журналистки, историка по образованию, Энн Ро требовался немалый кураж, чтобы взяться за не-художественную книгу «Понтий Пилат» [Ann Wroe, PONTIUS PILATE, Random House]. Как ни странно, книга удалась именно потому, что Энн Ро отказалась от попыток тягаться с Булгаковым или Анатолем Франсом. В ее книге тоже немало домыслов, но это не художественные домыслы писателя, пытающегося воссоздать внутренний мир героя, а осторожные гипотезы историка, старающегося не отходить далеко от документа.
Прежде всего, Энн Ро обращает внимание на такое немаловажное в жизни римской знати обстоятельство, как история рода Понтиев. Этот род, происходивший из горной области Самниума, был известен своим бунтарством. В последний раз он потерпел жестокое поражение от центрального правительства лет за 80 до рождения Пилата. Историческая память об этих делах и в Риме, и, тем более, в сознании отпрыска мятежных Понтиев, была достаточно свежа, чем вполне может объясняться особенно усердная служба Пилата империи.
Далее, на основании изучения документированных материалов о сложных отношениях римских наместников с местной иудейской элитой Энн Ро достаточно убедительно реконструирует политические расчеты опытного римского чиновника, которыми он должен был бы руководствоваться в деле Иисуса Христа (документальных сведений о котором, повторяю, нет). Эти расчеты в реконструкции Энн Ро просты: устранение очередного смутьяна всегда хорошо смотрится в докладе императору; заодно это и ничего не стоящая поблажка Синедриону, которому то и дело приходится отказывать в «более серьезных» запросах.
Как ни странно, аккуратные исторические выкладки Энн Ро в конечном счете производят более гнетущее впечатление, чем трагические картины, нарисованные великими писателями. Сына Божия посылает на казнь не мучительно раздвоенный всадник в белом плаще с кровавым подбоем, не монументальный символ рациональной гордыни, а заурядный государственный чиновник, вроде представителя президента в регионе.
