Внешняя политика России вызывает все большую тревогу на Западе. Дружба с ХАМАСом, блокирование западных акций в отношении Ирана, использование энергоресурсов в качестве политического оружия... Все это заставляет западных лидеров серьезно задуматься о дальнейших отношениях с Россией. Чем объясняется курс Кремля? За ответом на этот вопрос Русская служба «Голоса Америки» обратилась к видному российскому политологу Андрею Пионтковскому. Сегодня мы предлагаем вам окончание беседы с ним (начало см. здесь).
Инна Озовская: Ваша новая книга называется «Другой взгляд в душу Путина». Что же вы увидели, заглянув в его душу?
Андрей Пионтковский: То, что я увидел в 2000 году, так и осталось для меня представлением о Путине. Все свои антизападные чувства он впитал с молоком вскормившей его кагебэшной волчицы. Но вы знаете, нужно отдавать должное своим политическим противникам: на фоне нашей элиты он в общем-то неглупый человек. В нем есть некий здоровый прагматический цинизм.
Вот, например, в сентябре 2001 года, когда он поддержал США: помните, его первая реакция – он первым позвонил Бушу. Правда, во многом здесь сыграло роль его желание представить войну в Чечне как часть международного терроризма. Но там был очень правильный расчет. Он пошел против большинства своего политического класса (помните, его министр обороны делал заявления противоположного направления) и поддержал операцию в Афганистане. Он понял, что там может быть, впервые в истории России какая-то военная проблема российской безопасности была решена другим дядей. Обычно все было наоборот: мы делали грязную работу.
Американцы не выиграли свою войну: и бин Ладен не пойман, и «Аль-Кайда» не уничтожена. Но угроза вторжения талибов в Центральную Азию снята, а это была очень серьезная проблема безопасности страны. Вот Путин это сообразил – что можно потенциал единственной в мире супердержавы использовать в решении задач безопасности России. Это была очень хорошая идея.
Но, к сожалению, под давлением всего политического класса, под давлением собственных предрассудков, связанных с его воспитанием, бэкграундом, всем, он от этого отступил. И после Беслана он скатился уже в самый оголтелый антиамериканизм, который с большим удовольствием был принят всем большинством нашего политического класса.
И.О.: А может быть, он не скатился? Может быть, это тоже реальный расчет на то, что внешний враг объединит страну внутри?
А.П.: Нам нужны американцы в Центральной Азии – как некий баланс против Китая. И тогда, кстати, Путин это понимал. Он согласился (хотя его очень много критиковали) на американские базы. Америка никогда не будет присутствовать в этом регионе так сильно, как Китай. Там опасен, естественно, Китай. Это 10-тысячелетняя держава, которая совершенно естественно рассматривает все эти территории как свое ближнее зарубежье.
Ирония судьбы: это русские политики придумали такое словечко «ближнее зарубежье», с некоторым презрением говоря о наших бывших соседях по Советскому Союзу, по «коммунальной квартире». А что на самом деле происходит – это превращение сначала Центральной Азии, а затем и Ближнего Востока и Сибири в ближнее зарубежье Китая. Вне евроатлантического сообщества, вне понимания себя как часть Запада нам не удержать эти территории.
И.О.: Возвращаясь к «Большой восьмерке»: я знаю, что вам хотелось бы положить свою книгу на стол участникам саммита. Что бы вы хотели им сказать? Как бы вам хотелось, чтобы разворачивался саммит?
А.П.: Мне хотелось бы, чтобы там был серьезный разговор. Меня больше тревожит не ограничение демократии в России – тут нельзя перехлестывать, все-таки мы еще не Зимбабве и не Бирма. Взять хотя бы тот факт, что мы с вами сейчас разговариваем, и я собираюсь вернуться, приехать обратно и издавать свои книги (кстати, у меня выходит книга и в России)… Меня больше всего тревожит тот геополитический сдвиг, о котором мы говорили – переход на сторону исламского радикализма, злорадство по поводу неудач Запада. Меня это беспокоит как русского патриота, а не потому, что я обижаюсь за Запад. Путин же правильно схватил тогда в афганской операции, что интересы Запада и России совпадают в XXI веке.
Поэтому я за то, чтобы на саммите состоялся серьезный разговор: «Володя, в конце концов, ты понимаешь? Давай разберемся и прекратим притворяться».
И.О.: Значит, все-таки какую-то долю оптимизма вы сохраняете?
А.П.: Я сохраняю оптимизм, потому что объективно в очень сложном XXI веке стратегические интересы России и Запада совпадают. Нам брошены одни и те же вызовы – откровенный вызов средневекового исламского фундаментализма и менее явный, но, может быть, еще более опасный и пока еще загадочный вызов подымающейся 10-тысячелетней цивилизации Китая.
