От Киева до деревушки Горностиполь, находящейся в так называемой «зоне отчуждения» Чернобыльской АЭС, три часа горестной езды. Живут в ней чуть более ста человек, и двадцать шестого апреля 1986 года их жизнь изменилась необратимо.
Плановая остановка одного из энергоблоков была произведена ошибочно и привела к аварии. Взрыв разрушил часть реакторного помещения, и в воздух были выброшены почти девять тонн реактивных материалов – намного больше, чем при атомной бомбардировке Хиросимы. Радиоактивные загрязнители распространились на большую территорию, особо сильно были задеты Беларусь, Украина и Россия.
Крошечный Горностиполь расположен всего километрах в тридцати от АЭС, и начавшаяся там паника в большой степени питалась отсутствием достоверных сведений о случившемся.
Пенсионеру Алексею Федоровичу семьдесят четыре года. Он пережил катастрофу и поборол рак, который, видимо, был следствием того, что он оставался в зоне бедствия в течение девяти дней после аварии. Алексей Федорович работал с ликвидаторами, засыпал песок в мешки, которые сбрасывали с вертолета на место пожара.
Как свидетельствует наука, концентрация радиоактивных материалов в воздухе и их вредоносность сильнее всего в первые восемь-шестнадцать дней после выброса. С тех пор Алексей Федорович проходит лечение по поводу рака щитовидной железы, но сегодня его мучает не столько болезнь, сколько горькая память о тех апрельских днях двадцатилетней давности.
Старик иронично посмеивается, вспоминая, как перед отправкой в зону аварии ему и другим ликвидаторам – а их в итоге насчитывалось без малого шестьсот тысяч – давали вино и таблетки йода. Многие ликвидаторы умерли сразу или в течение первых нескольких лет после катастрофы.
Психологическая травма, перенесенная Алексеем Федоровичем, не проходит, каждый день он проигрывает в памяти те далекие события: смерть товарищей, потеря родных. Но что ему помнится больше всего?
«Конечно: сейчас мне трудно вспоминать, что было. Сразу нас проверили, на одежде было много пыли, меняли одежду тут же, потому что были посты – как только едешь, проверят, тут же позвонит… Снимали одежду, выбрасывали… Так и ехали. Спасались».
В беседе с Алексеем Федоровичем я вдруг ловлю себя на мысли, что никого, кроме него, за истекшие два часа на улице не видела.
В деревню въезжает разбитая автолавка, и старушки высыпают на улицы, с которых еще не сошел снег, чтобы купить овощи, молоко, яйца. Продовольственный завоз в зоне отчуждения – явление рядовое: авария отбросила вспять сельскохозяйственное производство во многих районах, и в некоторых оно до сих пор полностью не восстановлено. Поэтому все жители Горностиполя, с которыми я разговаривала, рассказывали, что живут с собственных садов и огородов. Семидесятидвухлетняя Ирина Ивановна отчаялась, что ей кто-то когда-то поможет выбраться отсюда. Она потеряла мужа, жалуется на здоровье, куда ей сейчас податься?
«В груди болит. Депрессия есть, вот такое состояние. Но я выхожу: мне делают уколы, дак я выхожу из той депрессии. Так я могу прожить месяцев шесть. А потом снова…».
Тем не менее, Ирина Ивановна пытается сохранять оптимизм, успокаивает себя тем, что люди везде болеют. Но через секунду снова плачет, и, чтобы отвлечь ее, я спрашиваю старушку о муже. Он работал на лесном заводе в Чернобыле, и умер в первый год после аварии.
Стоящая поблизости соседка утешает Ирину Ивановну. Она тоже вдова и тоже потеряла мужа в первый год после аварии. Ее жалобный сказ прерывают стенания другой пожилой женщины, что, дескать, все их забыли, никто к ним не приезжает.
«А на что этот атом, чтобы люди мучались так? Сколько больных людей после атома? Молодые умирают через что? Через атом, наверно. Умирают люди наповал…».
Затем она вдруг приободряется и говорит: «Напомните миру, пожалуйста, чтобы он нас помнили и помогли, чем могут».
