Ширин Акинер, профессор Лондонского Университета, Научный сотрудник Королевского Института Международных Отношений, написала независимый отчет по андижанским событиям. Наджия Бадыкова взяла интервью у Ширин Акинер во время ее недавнего визита в США.
NB: Ширин, Вы написали независимый отчет по майским событиям в Андижане, который по многим позициям не совпадает с выводами, сделанными другими организациями, в частности по правам человека и журналистами. Ваш отчет сильно критикуется и многие обозреватели выражают скептическое мнение по выводам, которые вы сделали. Как вы думаете почему ?
SA: Я думаю, что когда кто-то пытается понять какое-то событие, существует несколько подходов. Есть защитники какой-то определенной позиции. Главным образом они ищут поддержки мнения, а поэтому ищут доказательств, которые это мнение поддерживают. Моей главной целью было попытаться получить наиболее объективное представление. В моем отчете я ясно представила как свои квалификации для проведения этого расследования, так и свои ограниченные возможности. И факт скептического отношения к моему отчету, я считаю, является положительным. Но необходимо также скептично относиться и ко всем другим отчетам, так как вся имеющаяся у нас информация очень ограничена и очень пристрастна. Мы не знаем, что произошло. У нас разные мнения, некоторые более реалистичны, некоторые - менее. Но я считаю, что нам нужно применять весь свой интеллект и всю свою логику для того, чтобы рассматривать все предоставленные нам материалы.
NB: Если все отчеты и материалы можно поставить под сомнение, как вы говорите и, что необходимо собрать больше фактов для того чтобы сделать выводы, то в таком случае как вы думает почему Правительство Узбекистана не соглашается на независимое расследование этих событий?
SA: Вы подняли очень хороший и важный вопрос. Но давайте подумаем о тех обстоятельствах, при которых проходит международное расследование. В современной истории существует тенденция, когда после любой значительной войны, скажем, в Германии или Японии после второй мировой войны, или при полном кризисе правительства, как в Югославии, нет ощущения того, что существует гражданское ведомство, способное провести подобное расследование. Это не применимо к ситуации в Узбекистане. В Узбекистане есть действующее правительство, действующая юридическая система, действующие правоохранительные органы. Нам может не нравиться эта система. Но это их общество, это суверенное государство. Они вправе сказать: «Мы способны провести такое расследование.» Я считаю, что суверенное государство, пока оно является суверенным, и пока в нем действует правительство, должно иметь возможность принимать собственные решения.
NB: В своем выступлении в Джон Хопкинском Университете в Вашингтоне вы сказали, что искаженное освещение Андижанских событий негативно повлияло на принятие политических решений и, что это не на пользу ни региону. Что вы имели ввиду?
SA: В то время я была в Лондоне, и я очень хорошо понимала, что наши ведущие политики уже занимали крайне агрессивную позицию по отношению к Узбекистану, используя такие выражения, как «кровавая бойня» и «резня». Шестнадцатого мая было практически невозможно кому бы то ни было иметь ясное представление о том, что произошло. Поэтому мне казалось, что о происшедшем уже имелось предвзятое мнение. Вскоре начались разговоры о том, что необходимо что-то сделать, необходимо создать и ввести в Узбекистан международные миротворческие силы, наложить санкции. На деле не многие эти шаги были претворены в жизнь. Были некоторые попытки минимизировать контакты с Узбекистаном, хотя, конечно, не до той крайней степени, которая обсуждалась в то время. Тем не менее, последствия в Узбекистане оказались очень неблагополучными. И вместо того, чтобы быть лучше готовым к сотрудничеству с международным обществом, узбекское правительство было очень оскорблено и шокировано замечаниями, подумав следующее: «Почему мы должны строить диалог с теми, кто нас уже осудил, не дожидаясь предоставления фактов, не пытаясь услышать нашу интерпретацию происшедшего». Поэтому они и ушли в изоляцию. А теперь есть две стороны, обе склоняющиеся к разобщению. Я считаю, что это крайне опасно. Сегодняшний мир слишком сложен, слишком взаимосвязан для существования разъединения.
NB: Да, в своем выступлении вы даже использовали такие слова как “возвращение к холодной войне в регионе”.
SA: Я, конечно, могу говорить только о собственном опыте. Мир разделен на две части: есть «мы» - международное общество, или, как бы сказали наши лидеры, цивилизованный мир, и есть «они» - Россия, Китай, Узбекистан, Иран, Северная Корея. Я не думаю, что мы можем позволить себе таким образом делить мир, хотя бы потому, что во время холодной войны мы знали, что Советский Союз понимал и играл по тем же правилам, что и мы. Если мы разделим мир сейчас, мы будем иметь дело со всеми возможными силами, которые мы не понимаем сами. Мы не знаем, по каким правилам будут играть «они». И поэтому мы создаем ситуацию, в которой отчуждаем тех самых людей в Узбекистане, Китае, России, которые бы могли быть нашими союзниками, помогая нам в борьбе с терроризмом и многими другими проблемами. А они отчуждают нас. Мне кажется, что мы должны сделать все возможное, чтобы избежать этого.
NB: Что бы вы изменили в своем докладе , если бы вам представилась возможность переписать его?
SA: Я бы не изменила ничего написанного. Это отражение впечатлений, которые я получила в тот день при определенных обстоятельствах. Это не полная картина, но она честная. Я думаю, что самым важным является то, что я подверглась сильным нападкам - и не столько мой отчет, сколько я сама и моя прямота. Но если меня спросить: «Зная об этих нападках, могла ли я не написать этого отчета?», скажу вам: я бы все равно его написала, потому что это был вопрос совести. Увидев то, что я увидела и находясь под теми впечатлениями, я бы не смогла молчать. Поэтому я рассматриваю все это как вопрос совести. Хотя мой отчет подвергся резкой критике, и вся ситуация для меня очень неприятна, со всеми необоснованными, крайне злобными нападками - это жизнь, и нужно делать то, что считаешь правильным.
