Невероятный креатив и юмор стали одной из визитных карточек белорусского протеста. Впрочем, в языковом творчестве одни видят проявление силы, а другие — проявление слабости. Московские протесты традиционно очень креативны, однако к успеху они, как правило, не приводят. В то же время украинский Майдан, завершившийся победой протестующих, запомнился не креативными плакатами, а простотой требований и твердостью намерений. О том, помогает ли креатив протесту рассуждает публицист Андрей Архангельский.
Ксения Туркова: Есть ли какая-то взаимосвязь между эффективностью и креативностью, как вы думаете? Не получается ли так, что весь пар уходит в языковые игры?
Андрей Архангельский: Первое, что приходит в голову, когда мы говорим о креативных плакатах, – это протесты 2011-2012 годов в Москве, это была их примета. Это было очень яркой чертой. Но тут есть существенное отличие: дело в том, что белорусский протест – это не только социальный выплеск и не только реакция на несправедливость. Это момент пробуждения нации, момент пробуждения постсоветской ментальности. На наших глазах родился новый человек. Это была последняя территория, на которой ничего не происходило, и вдруг, откуда ни возьмись, появился человек модерна.
А как себя человек осознает? Через язык в первую очередь. И поэтому эти плакаты – это язык пробуждения нации, язык самоидентификации, это заявление «Мы существуем!» Вот какую роль играет этот креатив. В Москве все это было больше на уровне стилистической игры. В Беларуси, как мне кажется, это не игра. Это попытка самоидентификации. И в этом смысле вообще то, что там происходит, очень показательно. Для себя я это назвал «дефиниционной революцией» – мы видим протест в чистом виде, доведенный до какой-то дефиниции, до своего определения. Мы видим какие-то знаковые вещи: студенты поют «Марсельезу», рабочие пишут письмо с фразой «Мы хотим жить, а не существовать», протестующие кричат ОМОНовцам: «Сколько стоит совесть?». Мы все время имеем дело с какими-то чистыми, кристальными революционными понятиями. Это даже слишком красиво выглядит.
К.Т.: Такой архетипический протест?
А.А.: Да, это такая идеальная революция. Доведенная до своего «чистого» состояния. Нигде – ни в Украине, ни в Армении – мы не видели такого: чтобы революция настолько стилистически деликатно и универсально выглядит.
К.Т.: Но способен ли адресат – Лукашенко – понять этот язык?
А.А.: Я сказал об универсальности, а для универсальности нужны две стороны. Для того, чтобы был свет, нужна тьма. Парадоксально, но своими действиями Лукашенко только подчеркивает светлые стороны этой революции. Насколько эта революция модернова в своей стилистике, насколько она современна, свежа и привлекательна – настолько архаичные образы предлагает Лукашенко. Этот человек вышел из «леса» XX века. На дворе XXI век, а человек подчеркивает, что он остается по-прежнему в XX веке.
К.Т.: Можно ли тогда сказать, что креатив помогает не протесту, а самим протестующим прежде всего?
А.А.: Да, безусловно, но я хочу подчеркнуть: все эти плакаты пишутся не для нас. И в каком-то смысле даже не для власти белорусской, не для силовиков. Они пишутся для себя. Вы назад уже старое сознание не запихнете. Именно поэтому белорусская революция уже победила – она изменила людей, несмотря ни на что, независимо от того, что будет дальше. Это уже другие люди, вот почему это так важно. Это попытка вытащить себя, родить себя заново.
Кроме того, тут вот что еще важно: когда вы попадаете в какое-то вульгарное окружение, что вам делать, чтобы самому не сойти с ума? Чтобы самому не двинуться мозгами? Вы должны постоянно тренировать свой мозг. Так что эти плакаты – это, в том числе, и для того, чтобы не сойти с ума с такой властью.
К.Т.: Можно ли отвечать иронией на пытки, на жестокость? Зачем показывать сердечки силовикам? Многие считают это проявлением слабости, а не силы.
А.А.: Давайте так на это посмотрим: разве эти люди, которые показывают сердечки, не понимают всего ужаса происходящего? Да, мы можем назвать это постмодернистской ситуацией: ужас и страх с одной стороны и улыбка, сила беспомощности, мощь несилового сопротивления – с другой. Они существуют вместе. Мы видим историю протеста, видим людей абсолютно не агрессивных, и мы видим стилистику власти, чувствуем морок гиперболизированной, формализованной речи, все эти намолоты зерновых и надои – стилистику позднесоветскую и постсоветскую.
Или возьмем название Окрестино – оно уже стало именем нарицательным – этот разверзшийся ад. Вот она, двойственность системы и символичность этой революции. Ад, о котором мы читали в книжках, слово «фашисты», слово «каратели» – это обратная сторона фальшивой благости власти.
Что касается тех, кто осуждает белорусов за слабость: понимаете, получается, что мы ставим себя в позицию каких-то сверхлюдей, которые наблюдают за этим издалека и представляют себя в роли таких пелевинских манипуляторов, организаторов мира и всего сущего. И вот с этого «облачка» мы даем советы людям, как правильно им устраивать революцию. Мне кажется, это с этической точки зрения неправильно. Людям там виднее. Инстинкт социальный и инстинкт этический подсказывают им, какое поведение в данном случае лучше всего. Между прочим, подобное несиловое проявление своей политической позиции – оно уже подтвердило свою эффективность. Власть в Беларуси со всех сторон пугает людей: «Если вы начнете бить витрины, мы вам ответим!». И люди себя ведут именно так, чтобы не было повода ни у кого их ни в чем упрекнуть. Тем, что люди встают в носках на лавочки, что они переходят дорогу на зеленый свет, что утром ходят на работу, а вечером на митинг – они демонстрируют свою социальную и внутреннюю порядочность. К ним нельзя предъявить никаких претензий. И мне кажется, подобное поведение очень правильно, оно практично.
Так что я не могу согласиться с людьми, которые так строги к этой революции. Мы с вами не учебник истории читаем – там все происходит вживую. В этой невинной стилистике есть сила новых, свободных людей. И – простите меня за публицистический пыл – с этими людьми уже ничего невозможно сделать.
