Опубликованный накануне международной антикоррупционной организацией Transparency International «Индекс восприятия коррупции – 2017» показал, что Россия по-прежнему находится в числе стран, серьезно пораженных этой социальной болезнью.
О том, как именно интерпретировать данные, опубликованные в «Индексе», Русской службе «Голоса Америки» рассказала бывший вице-президент Transparency International и основатель ее российского отделения, преподаватель Высшей школы экономики в Москве Елена Панфилова.
Данила Гальперович: Что для России изменилось в Индексе восприятия коррупции за 2017 год, который только что был опубликован? Есть ли что-то примечательное, отличающееся от предыдущих лет?
Елена Панфилова: Существенная вещь, о которой мы имеем уже все основания говорить, – это стабильные показатели России в этом индексе, которую можно назвать «коррупционная стабилизация». Еще пару лет назад это казалось забавным и временным явлением, я даже этот термин придумала с оттенком шутки, но уже три года индекс стоит, не меняясь, на значении 29, до этого он несколько приподнимался – до 28, но еще раньше он был все равно 29, так что можно говорить о том, что последние 5-6 лет у нас ничего не меняется. И эта почти полная неизменность – самое существенное из происходящего, от этого нельзя просто отмахнуться и сказать, что, мол, застряли в болоте и не двигаются.
Д.Г.: Такая неподвижность России в индексе Transparency – насколько она уникальна?
Е.П.: Очень многие страны, у которых тоже было плохо в сфере коррупции, все-таки хоть как-то двигаются, и на самом деле тут не очень больше значение имеют места, потому что в индексе каждый год разное количество стран. Россия – пожалуй, одна из немногих, кто стоит в нижней части индекса как вкопанный. Есть страны, которые тоже стоят как вкопанные, только в верхней части – Дания, Швеция, Норвегия, Сингапур, и это как раз понятно и объяснимо, хотя и у них бывают там какие-то рокировки. А российская «коррупционная стабильность» действительно нуждается в серьезном осмыслении – почему самые разные группы экспертов не видят изменений. Ведь, действительно, уточняется законодательство, министерство труда России публикует довольно внятные и вполне европейские стандарты, рекомендации об урегулировании конфликта интересов, о декларировании, о самом разном. Возбуждаются громкие дела – один министр, губернаторы оптом и в розницу, даже силовики. Но это не становится сколь-нибудь убедительным аргументом для тех, кого спрашивают насчет проблем коррупции и правоприменения в России, и дело в фундаментальном доверии к состоятельности и устойчивости действий по искоренению коррупции.
Д.Г.: Но не может ли быть так, что, видя коррупционные связи, пронизывающие российскую власть, россияне восприняли представление о коррупции как о необходимом и неизбежном явлении, без которого государство не живет? Естественно, они тогда будут говорить о неприемлемости коррупции, потому что это в соответствии с законом, но означает ли это, что они так думают?
Е.П.: Если бы мы опрашивали только людей на улицах, то с некоторыми оговорками я бы согласилась с правомерностью такого предположения. Но те исследовательские центры, данные которых использует Transparency, опрашивали и предпринимателей, отечественных и иностранных, крупных и не очень, в том числе участников Всемирного экономического форума, то есть тех, на кого посылы сверху в стиле «коррупция есть везде, и это норма» не действуют. Респонденты, сформировавшие индекс, вращаются в мире и понимают, что никакая это не норма, что какие-то страны улучшают свои показатели. То есть, некая предполагаемая кем-то нормальность коррупции не присутствует в их сознании. И я также не согласна с тем, что коррупцию как норму воспринимают целиком и полностью в России. Да, можно говорить о группах граждан, которые так считают, но мы проводим социологические исследования, например, моя Антикоррупционная лаборатория Высшей школы экономики, и точно можно говорить, что очень многие молодые граждане не считают это нормой, очень много людей в среднем классе тоже не считают, в общем, это не так линейно.
Д.Г.: До президентских выборов в России остается месяц, и видно, что перед ними российская власть решила показать, что какие-то усилия в борьбе с коррупцией она предпринимает – в частности, жесткие действия в Дагестане многие относят именно к борьбе с коррупцией. Это только предвыборная кампания или в России на уровне государства пришло осознание опасности коррупции?
Е.П.: Пока ничего ясного сказать нельзя. Независимо от того, как складывается избирательная картина, даже если у действующего президента, идущего на переизбрание, есть серьезный отрыв в рейтинге от конкурентов, он всегда использует тему борьбы с коррупцией. А уж те, кто с ним соревнуется, используют эту тему всегда – это характерно для всех стран. Вообще же у России в области борьбы с коррупцией есть две фундаментальных линии: первая – это политическая, когда противодействие коррупции до неразличимости сливается с войной политических элит между собой (а воюют они постоянно), вторая линия – технократическая, и я настаиваю, что в России существуют технократы, считающие, что имеет смысл развивать правовой аппарат противодействия коррупции. Они делают это не на сейчас, а на будущее. Что они в этот аппарат заложат, станет ясно в апреле, когда будет опубликован очередной национальный план по противодействию коррупции. Если там будет про коррупцию высших должностных лиц, если там будет серьезная дискуссия мерах по защите заявителей о коррупции, о лоббизме, о фундаментальной российской проблеме – конфликте интересов, то тогда можно будет говорить о том, что даже в российской системе что-то проклевывается. Есть и менее фундаментальные, но важные линии, такие, как активизация общества и больший интерес к этой теме от гражданских активистов.
Д.Г.: Идут два параллельных процесса – с одной стороны, как вы уже сказали, гражданское общество и технократы все лучше занимаются выявлением фактов коррупции и методиками этого процесса, а с другой, постепенно становится яснее огромный масштаб проникновения в правящие слои. Не приведет ли это к какому-то катаклизму, не столкнутся ли эти процессы?
Е.П.: Не только в России, но и глобально, общество взрослеет быстрее власти. Это, на мой взгляд, довольно очевидный факт, при этом не обязательно положительный. Власти везде, как мне представляется, здорово отстают от общества, просто в силу того, что общество довольно мобильно и быстро общается в соцсетях, а власть бюрократична и притормаживает. Это имеет прямое отношение и к тому, что происходит в сфере гражданского противодействия коррупции в России. Да, действительно, все больше она выявляется, идет вал разоблачений, все лучше это умеют делать, и в нашем случае этот вал упирается в стену отторжения всего этого властью. Кроме того, граждане все больше осознают себя таковыми, а власть более осознанной не становится. Но я в этом вижу не трагедию, а потенциал. Сознание граждан говорит им «мы не можем прямо сейчас изменить эту ситуацию с яхтами, поместьями и прочим, но мы можем изменить ситуацию вокруг нас». У меня есть статистика, которая говорит, что только за последний год гражданскими активистами были уволены со своих постов руководители государственных и муниципальных предприятий, которые впали в соблазн конфликта интересов. Постепенно этот процесс может прийти и наверх. Этот вопрос – политический, но стоит говорить о том, что время работает на то, чтобы антикоррупционный гражданский активизм превратился в цепочку действий, приносящих результат.
