Когда я в первый раз появилась в Америке, то открытия не получилось – я ее практически не видела, потому что у меня достаточно интересная судьба: я бывшая балерина. Тогда я танцевала в Мариинском театре и приехала в США, когда мне было 17 лет. Это был 82-83-й год.
Понятно, что кроме улицы из автобуса, сцены и привычных репетиций с молодыми артистами тогда еще Кировского театра, мы ничего не видели.
Однако, что естественно, из Питера у меня была масса поручений увидеть того или другого родственника. В нашем доме, в котором мои бабушка и дедушка, Царствие им небесное, жили еще до революции и остались жить после революции, было много интеллигентных людей, и у этих людей была масса родственников и знакомых в Нью-Йорке.
Естественно я не смогла выполнить всех поручений – на самом деле ходить по городу возможности были очень ограниченные, но я умудрилась выйти из гостиницы и встретиться с этими людьми в кафе. Теперь это покажется смешным, но, к примеру, был такой профессор Левин из ЛГУ, и когда я увидела его и передала ему посылку – твердокопченую колбасу от его сына, у него был такой восторг!.. И не столько, потому что это колбаса – ее и в Америке было полно, причем точно такой же, а потому что это колбаса из его родного и любимого Ленинграда.
Однако Америку я открывала прямо на нашем спектакле. Обычно люди, сидящие у нас в театрах, особенно в Мариинке, тем более в те времена, все приходили нарядные, как на праздник. А тут из-за кулис мы видели людей, сидящих в дубленках – это была зима. Сначала нам говорили, что это пренебрежение к советским артистам, но потом мы поняли, что это неправда. Это просто манера посещения даже самых шикарных залов.
Далее я приехала в США уже не в качестве балерины. Я была замужем, а мой муж тогда возглавлял российско-американское бюро по правам человека, он, собственно, и привел меня в политику.
Мы приехали туда – я очень хорошо помню, – это был 95 год, – это была первая комиссия по проблемам въезда-выезда из СССР, комиссия организованная Сенатом США.
Имя моего мужа – Дмитрий Абрамович Калмансон. И я думаю, что тысячи людей вспомнят и его рабочий адрес, знаменитый адрес: Новослободская 46. Там было советско-американское бюро по правам человека, то есть весь выезд в те времена проходил через Диму. Это была совместная организация, которая была организована тогда Верховным Советом СССР и Сенатом США.
Мы приехали в Нью-Йорк, и это была уже совершенно другая страна: с одной стороны была Америка, связанная с посещением каких-то официальных мероприятий, которые организовал Сенат, а с другой стороны – это было посещение нашего знаменитого Брайтон-бич.
Когда мы приехали на Брайтон, – у меня там было много знакомых, было такое ощущение, что я попала в Одессу моего глубокого детства.
Я не одесситка, но эта была Одесса моего детства, когда я приезжала туда с кем-то… У меня было такое ощущение, что все, живущие там, остались в 70-х годах. У всех был какой-то ностальгический интерес к России с одной стороны, а с другой каждый из них пытался рассказать мне, насколько он успешен.
Однако те люди, которых я встречала, бывшие коллеги моего дедушки по университету, которые вынуждены были работать, к сожалению, не нашли там себе места – это была дикая ностальгия, но при этом, каждый мне пытался рассказать, насколько им хорошо. Это было ужасно.
Тут следует сказать, что мой прадед был профессором еще Санкт-Петербургского университета, дед тоже. И благодаря тому, что он был достаточно известным ученым, их не раскулачили, они остались жить в той квартире, которая была у них до революции. Они не уезжали из Питера во время блокады, потому что бабушка боялась потерять своего сына, который воевал на Ленинградском фронте. И выжили они только благодаря тому, что дед был коллекционером русской живописи – бабушка меняла на рынке на продукты то, что у нее было. И когда их любимая внучка сказала, что пойдет в балет – это была трагедия этой интеллигентной семьи, вы себе не представляете! Бабушка только сказала: вы ее отведите, ее без знакомства просто не возьмут. Но меня, к сожалению, взяли.
Однако вернусь к нашей поездке. Есть интересный малоизвестный нюанс. Там в комиссии Сената работала такая Марина Белоцерковская, и мне запомнилось, что она давала как бы разъяснения, по каким критериям нужно рекомендовать к эмиграции в Америку. Рекомендация была следующего плана: понятно, все хотят оказаться в Америке, но: «Вы же понимаете, что, в принципе, мы заинтересованы в том, чтобы это была интеллектуальная иммиграция». То есть, им очень хотелось, чтобы эмигранты из СССР интеллектуально обогащали Америку. И, собственно, так или иначе, они получили, что хотели, правда, не от самих эмигрантов, а от их детей, как минимум. Однако и среди эмигрантов тех волн было достаточно блестящих ученых, которые украсили собой американские университеты.
После этого я в Америку ездила еще несколько раз, но по совершенно другим делам, потому что мой фонд занимается вопросами культуры, и все наши проекты связаны с культурой и различными проектами в области образования. Когда проводили 300-летие Санкт-Петербурга, я ездила в США по неформальным связям между деятелями культуры и искусства РФ и США, мы пытались наладить диалог. Потому что до сих пор я наивно предполагаю, что мы можем что-то изменить.
Конечно же, я внимательно наблюдала за жизнью Штатов. И если тогда, в 17 лет, я считала, что Америка – страна полного благополучия, у которой нет проблем, то сегодня мне кажется, что у нее те же самые проблемы, что и у нас, просто она их решает по-другому. Там все то же самое – проблемы с толерантностью, те же проблемы, связанные с иммиграцией, те же проблемы, связанные с той или иной этнической группой. Другой вопрос, что решают они это не так, как у нас в России. Они более пластичны, и у них все-таки преобладает закон.
А что касается того, что бы я перенесла из Америки в нашу жизнь – возможно, это звучит идеалистически, но мы должны поменять что-то в своей голове, как поменяли они. Да, у них многоэтничное общество. И они поколение за поколением стараются внутренне с этим свыкнуться.
И второе: каждому кто-то может не нравиться. Но нужно приучить себя внешне это не показывать. А наша ксенофобия – это происходит при попустительстве и государства, власти и, если хотите, и нас, гражданского общества.
Вот это умение американцев в общем-то решать межнациональные проблемы и внутренне воспитывать и переделывать себя – это наиболее позитивные черты, которые я с удовольствием бы позаимствовала.