Так случилось, что в 1988 году в Москву приехал президент США Рональд Рейган, и когда был прием, ужин – я думаю, это был исторический ужин, – на нем сошлись с одной стороны Андрей Сахаров, композитор Альфред Шнитке, Михаил Горбачев, а с другой – старые члены политбюро. И там у меня состоялся разговор с Рейганом, в котором открылась невероятная перспектива поездки в гости к Рейгану в Америку. Конечно, я был приглашен не к нему домой, а в страну, и поездку организовывал какой-то фонд, однако статус приглашения был столь высок, что я сразу попал, если можно так сказать, в правильные американские сферы. Я сразу приземлился на земельные участки Вермонта в колледже Миддлбери. Это прекрасная школа, где самых разных людей – американцев, китайцев, французов – я обучал русской литературе.
Вермонт – это красоты, это голубые горы, это дивные запахи – это богатейшая восточная Америка.
Оттуда я поехал в Нью-Йорк, ходил там с головокружением от небоскребов. Короче говоря, вскоре я обнаружил, что в Америку я влюбился, или, как говорили в старину, «втрескался».
Я полюбил эту страну за многое: за музеи, за Вермеера, которого щедро экспонировали в вашингтонском музее; я полюбил ее за то, что она здраво мыслит; я полюбил ее за интеллектуалов, с которыми мог общаться.
Ведь чем интересна Америка – она ставит тебя сразу на самую высокую жердочку: ты, как попугай, садишься на самый верх. Если ты на этой жердочке не можешь усидеть, они тебя опускают чуть пониже, потом еще ниже. Но опускают они тебя не потому, что хотят тебя «опустить», а потому, что как бы говорят: «парень, тебе лучше тут развиваться». В Европе ты карабкаешься вверх с маленькой позиции на большую, а в Америке, если ты можешь доказать, что собою что-то представляешь, тебя ставят очень высоко.
Вот меня и загнали высоко, потому что в моем багаже уже был альманах «Метрополь», потому что я читал лекции и рассказы, писал для журналов «Нью-йоркер», «Вог», «Роллинг Стоун», «Трэвеллер», газеты «Нью-Йорк таймс», а это, поверьте, очень круто для не-американца.
И в конце концов возник момент, когда нашелся человек, который мне сказал: «Слушай, если ты останешься в Америке, то у тебя будет судьба Бродского».
Я задумался, но потом понял, что мое предназначение – быть исследователем Ледовитого океана и арктических мутаций. Другими словами, если я хочу изучить человеческую природу, то я должен изучать ее в России.
Конечно, изучать человеческую природу можно и в Америке, но тут следует сказать об отличии американской души от русской.
Если характеризовать главное, что есть в американской душе, то это занавеска. Ты занавешиваешься, потому что слишком яркое солнце или дождь за окном. Ты занавешиваешься от соседей палисадником и забором. И ты живешь внутри, поэтому возникает ощущение твоего собственного пространства, которое для американцев крайне важно.
В России нет собственного пространства. В России в коммунальной квартире улица начинается с коридора или даже с туалета; а частное пространство в коммуналке – это только спальня, да и то не всегда из-за тонких стен.
И на этом невероятно открытом пространстве ты начинаешь чувствовать удивительные импульсы человеческой природы – становится понятна природа страха, беды, ощущение удовлетворенности.
Это как радости солженицынского Ивана Денисовича в Гулаге. Ведь литература – это не журналистика. Литература исследует добро и зло, а эти сущности себя наибольшим образом проявляют в неустроенности и холоде.
Однако Америка меня покорила, и я туда просто зачастил – на сегодняшний день я побывал там раз сорок. Я бесконечно читал лекции, уже обзавелся машиной и даже слетал на Гавайи, побывал в Калифорнии, купил компьютер. Я стал профессором – в общем, крутым парнем.
Но даже когда это все случилось, я понял, что искры из этого американского камня все равно не получится – писать в американских условиях будет сложно, гораздо сложнее, чем в России.
Вообще-то Америка парадоксальна. Сейчас много говорят, что ее главный враг – это террористы.
Но я считаю, что главный враг Америки – это одуванчики.
Если у вас в саду растет много одуванчиков, то с ними надо отчаянно бороться, потому что их пух может попасть на участок к соседу. А если ты не будешь бороться, то на тебя донесут. Говорю это на собственном опыте – одуванчик меня многому научил.
Потом я осознал, что необходимость спать на правильных ортопедических матрацах и правильных коттоновых простынях и синтетических правильных колбасообразных подушках – это нечто, что несовместимо с моей университетской жизнью.
А однажды моя приятельница Сюзен строго сказала мне: «Вы ставите меня в положение, в которое меня не ставил даже Бродский». «А что случилось?» – испугался я. «Вы опоздали на двадцать минут!..» Представляете, русскому писателю нельзя опоздать на двадцать минут!..
Короче говоря, я дезертировал, я «эмигрировал» из Америки, сбежав от одуванчиков и от необходимости соглашаться с феминистками.
Однако я говорю только о моем решении в Америке не оставаться, а в остальном контакты с этой страной у меня остаются плотные и плотские. Кстати, я ведь там, в Америке, чуть не женился на американке, ездил в Чикаго представляться ее родителям и был на грани «счастливой американской жизни»...
Когда я думаю об отличии американцев от русских, то в голову приходят парадоксы. Если ты не окружен элитой, то средний американец может тебе показаться человеком примитивным и глуповатым. Но эти «глупые» люди умеют жить по-умному, и это меня всегда поражало. Откуда берется мудрость у человека весьма ограниченных интеллектуальных возможностей – это загадка Америки, которую я так и не разгадал.
Во многом это страна – пример больших человеческих возможностей, это я проверил на себе.
Совсем недавно я снова был в Америке, в Калифорнии. Я ехал мимо гор и запаха Тихого океана по дороге №1. Я проехал Биг-Сур, где жил Генри Миллер, окунулся во влажные секвойи.
Очень красивая страна.
Другие статьи автора читайте в рубрике Матвей Ганапольский: «Открывая Америку»
