О смерти поэта Евгения Евтушенко информационные агентства сообщили днем в субботу. По словам близкого друга Михаила Моргулиса, Евгений Евтушенко недавно был госпитализирован, и накануне находился «в крайне тяжелом состоянии, но в полном сознании».
84-летний поэт просил похоронить его в Переделкино, «недалеко от могилы Пастернака».
Великий поэт был давним другом «Голоса Америки», и неоднократно делился своими мыслями о России, Америке, о прошлом и будущем народов двух стран.
Сегодня мы решили напомнить о том, что говорил Евгений Евтушенко об американо-российских отношениях. В 2009 году в интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» Сергею Москалеву поэт объяснил, что именно он считает самым главным в отношениях Москвы и Вашингтона, и как должны относится друг к другу россияне и американцы.
Сергей Москалев: Евгений Александрович, кажется, все награды из возможных вами уже получены, даже Нобелевскую медаль вам вручили.
Евгений Евтушенко: Да, но это не Нобелевская премия, на которую я, кстати, был номинирован два раза. Моя деятельность была отмечена Нобелевской медалью Людвига Нобеля (изобретатель и меценат, старший брат и деловой партнер Альфреда Нобеля). Медаль Людвига Нобеля – российская премия.
С.М: Награду вы получили в прошлом году, а вот сейчас стали лауреатом премии Фонда американо-российского сотрудничества. Что это значит для вас?
Е.Е.: Дело все в том, что я принадлежу к тому поколению, которое было воспитано в «духе Эльбы». Когда-то я был принят президентом Никсоном – в 1972 году, перед его важной поездкой в Россию. Никсон сказал мне, что ему для выступления по советскому телевидению предоставили двадцать минут прямого эфира.
«Как вы считаете, – спросил Никсон, – о чем должен прежде всего говорить американский президент с русским народом, с чего начать, чтобы достигнуть взаимопонимания?»
Я ответил ему: «С духа Эльбы», – и увидел на его лице удивление. Киссинджер, присутствовавший при разговоре, уточнил, что Эльба – маленькая речка, где встретились американские и русские солдаты в конце Второй мировой. «Понимаете, – возразил Никсон, – прошло столько времени – это был 72-й год, – неужели все это так важно для России сейчас?»
«Мистер Президент, – сказал я, – вы знаете, что у нас почти невозможно найти семьи, где кто- то бы не был потерян?» Я назвал ему цифру, тогда официальную – двадцать миллионов. Между прочим, Киссинджер добавил: «Больше». Сейчас, действительно, официальная цифра – двадцать семь миллионов. Никсон был потрясен. Я удивился немножко, что он, будучи профессиональным политиком, этого не знал, но, надо отдать ему должное, когда он приехал в Россию, он начал именно с этого и посетил – по моей рекомендации – Пискаревское кладбище. И это был шаг. Так вот, я полон «духа Эльбы», я всегда нес его в себе. Все мое поколение выросло с этим. И для меня полученная награда означает то, что я сделал для установления взаимопонимания наших двух великих народов. Эта награда очень важна для меня.
С.М.: Евгений Александрович, вы по-прежнему преподаете в Америке?
Е.Е.: Да, я преподаю в Америке, но я преподаю не за счет отторгновения от собственного народа. Наверное, ни один человек столько не ездит по глубинке, столько не пишет о России, о ее наболевших проблемах, как я. И вот это существование в двух системах позволяет многое понять – и недостатки, и достоинства друг друга. И студенты мои, которые изучают и русскую литературу, и русское кино – это уже совсем другие американцы. Они себе никогда не позволят снисходительного или пренебрежительного или, скажем, боязливого отношения к России. Так что я воспитываю новое поколение американцев, и я этому рад. То же самое – и в России: на моем юбилейном вечере в «Олимпийском» было двенадцать тысяч человек и, согласно опросу, 70% было до 25 лет. Так что сил еще хватает.
С.М.: Ну да, известно ведь, что Роберт Кеннеди как-то давно сказал вам, что если бы вы жили в Америке, то имели бы хорошие шансы стать президентом?
Е.Е.: Это он, конечно, шутливо сказал, имея в виду то, что мне не нужно учиться быть харизматичным, мол, я могу разговаривать одновременно на языке, который не будет банален как для высоколобых интеллектуалов, так и понятен совсем простым людям. «Это редкое качество», – добавил он.
С.М.: Кажется, впервые вы были в Америке в 1961 году. Потом вы не раз «клеймили» Америку, не раз хвалили, вас цитировали даже американские президенты – и Клинтон, и Буш-старший... Как это все сплетается в вашей судьбе?
Е.Е.: Ну, я не клеймил Америку, я критиковал американскую правящую верхушку за то, что, например, в Америке был убит президент страны, за то, что были совершенно неоправданные войны, вторжения, в частности, на Кубу. Я очень хорошо знаю начало кубинской революции. Ведь американцы сами сделали из Кастро коммуниста, которым он никогда не был.
Политбюро тогда запросило мнение кубинской компартии о Фиделе Кастро, и те дали ему резко отрицательную характеристику. Просто Хрущев влюбился в Фиделя: в глазах Хрущева, человека из бедной семьи, в образе Кастро была романтика мировой революции и в какой-то степени оправдание жизни самого Хрущева.
С.М.: Евгений Александрович, вы автор крылатой фразы «поэт в России – больше, чем поэт». Насколько эта фраза сегодня актуальна?
Е.Е.: Эта фраза актуальна не только в России. В Вашингтоне есть памятник Пушкину. Вот сейчас в Москве открыли памятник Уолту Уитмену. Уитмен был больше, чем просто поэт. И, несмотря на разницу во времени, поэты сошлись, помните, как писал Пушкин: «Когда народы распри позабыв, в единую семью объединятся». И такой же месседж, всечеловеческий, послал Уитмен. Он был услышан в России, когда написал свое замечательное письмо русским. Кстати, если говорить об американских поэтах, то была, например, создана целая антология стихов против вьетнамской войны. И американская интеллигенция принимала в этом самое горячее участие.
С.М.: Что впечатлило вас в Америке, когда вы побывали здесь впервые?
Е.Е.: У нас ведь тогда в СССР не было почти никакого протестного движения, только по стихам… так, разбросано. Когда я приехал первый раз в Америку, я увидел здесь марши мира – Мартина Лютера Кинга, доктора Спока, шагающих в колоннах. Это было время подъема гражданского духа в Америке. Я очень был этим вдохновлен. И у нас складывались очень хорошие отношения с американскими писателями, мы не давали вступать на тропу ненависти нашим обществам.
С.М.: Но ведь сейчас подобные встречи не проходят?
Е.Е.: Я говорил с нашим послом, я считаю – и всегда нахожу очень хороший отклик в университетских кругах – нам нужно возобновить регулярные ежегодные встречи лучших, крупнейших американских писателей с крупнейшими русскими. Мы должны говорить о мире, который нас объединяет.
К сожалению, после 91-го года, при Ельцине – а он не мог, просто в силу своего образования, понимать важность общения интеллектуалов – эти встречи прекратились. Мы должны возобновить их, тем более что еще ржавые осколочки железного занавеса сидят в некоторых глазах и у наших нацпатриотов, и у некоторых американских правых, которые до сих пор не могут понять тех огромных изменений, что произошли в мире. Америке с Россией нечего делить, у нас достаточно и территорий, и морального потенциала, чтобы развиваться вместе, а не ссориться по частным поводам.
С.М.: Антиамериканизм в России... рикошетом это задевает и вас – русского поэта – американского профессора?
Е.Е.: Ну конечно. Есть такие люди… Даже один мой коллега – не хочу называть его фамилии, – его спросили о месте Евтушенко в поэзии, и вдруг он сказал такое, я думаю, что сейчас бы он взял свои слова обратно – ну, мол, ведь Евтушенко теперь живет в Америке! Понимаете, тут есть элемент отношений писателей друг к другу…
С.М.: А все-таки, истоки антиамериканизма в России?
Е.Е.: В России всегда были традиционно два направления: славянофилы и западники. Славянофилы 19-го века ссорились и спорили по вопросам местоположения мировой культуры в России. Они говорили, что Россия должна быть более закрытой, развиваться в чисто национальных традициях. Пушкин решил эту проблему абсолютно правильно, дав нам прекрасную модель русского человека. Пушкин был одновременно и славянофилом, впитав все традиции русской поэзии – исторические, фольклорные и гражданские, и в то же время он взял то, что было лучшее в западной культуре.
Он был и славянофилом, и западником одновременно. Одно другому не противоречит. Сейчас, в сегодняшней ситуации, не может быть настоящего писателя, для которого патриотизм только узко национален. Сейчас узко национальный патриотизм становится тупиком. Об этом я и стараюсь говорить в своей поэзии, во след Пушкину и Уитмену, несмотря на то, что я считаю себя их скромным учеником.
