25 ноября отмечается Международный день борьбы за ликвидацию насилия в отношении женщин. В докладе Управления ООН за 2018 год говорится, что в 2017 году во всем мире было убито 87 000 женщин и девочек. Более половины из них – 58% – погибли в результате насилия со стороны членов семьи. 34% были убиты партнерами, нынешними или бывшими. Однако часто именно жертвы насилия подвергаются вербальной агрессии со стороны общества. О том, почему так происходит, в интервью «Голосу Америки» рассказала филолог, создатель первого на русском языке сайта о травле на рабочем месте, в подростковой среде и в киберсреде mobbingu.net Дарья Невская.
Ксения Туркова: Недавняя история с доцентом Соколовым, который убил и расчленил молодую женщину, с которой жил, показала: даже в ситуации очевидного и такого страшного злодеяния часть общества начинает обвинять жертву. В соцсетях было множество комментариев в духе «А нечего было со стариком связываться!», «Она что, не знала?», «Хотела карьеру через постель» и так далее. Почему даже в таких случаях вербальная агрессия достается жертве?
Дарья Невская: Я раздумывала над этой темой и нашла несколько причин. Корень, наверное, у них один, но причины разные. Это связано, во-первых, с семьей, потому что не секрет, что многие родители почему-то винят своего ребенка в том, что с ним случилось какая-то плохая история. Это начинается с самого раннего детства, когда ребенок бежит, падает, и мать, вместо того, чтобы его поднять, поцеловать – она вдруг его хватает и начинает кричать: «Я же тебя предупреждала, ты сам виноват! Зачем ты это сделал?» Поэтому потом, когда с ребенком случаются истории, связанные с буллингом, он не рассказывает родителям, потому что родители скажут: «Ну, ты сам виноват. Как ты себя ведешь? Ты, наверное, и привлек к себе такое негативное внимание со стороны ровесников». Короче говоря, формируется комплекс вины. Почему это происходит? Потому что исторически в советской традиции заложено, что ребенок, как пионер, как наследник коммунистов, должен быть сильным и смелым. Это хорошо видно по литературе – я занималась исследованиями детской литературы 50-60-х годов, как раз посвященными моббингу и буллингу. Кто у нас там изгой? Не просто тот ребенок, который не соответствует требованиям пионера, а слабый больной, не выполняющий нормы ГТО, то есть не тот, который может прийти на смену своему отцу, который не защитит свою страну. То есть слабость в детях исторически воспринимается как недостаток ребенка, нас так воспитывали.
К.Т.: Да, я помню, как перечитывала ребенку рассказ Носова «Огурцы» и пришла в ужас: мама отправляет ребенка через темное поле с этими огурцами и говорит: «А если не придешь, ты мне не сын!»
Д.Н.: А «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн? Она пишет, как отец ее воспитывал, и она все время боялась дать слабину. Она боялась показать, что она слабая, а это очень сложно ребенку – все время демонстрировать силу, все время держать марку. Вот почему многие дети не рассказывают о проблемах, которые на них сваливаются. Они боятся показаться в глазах родителей не такими, какими бы родители хотели их видеть.
К.Т.: Но дело ведь не только в родителях и в советских установках…
Д.Н.: Да, это одна история. Вторая история связана с обществом и с комментированием событий в социальных сетях. Вы упомянули историю с доцентом (мне даже фамилию его называть не хочется, это просто душегубец). Так вот, откуда берутся комментарии, в которых люди обвиняют несчастную жертву? Дело в том, что, может быть, многие люди, которые комментируют эти посты, они и сочувствуют жертве, но читали комментарии, в которых есть такие аргументы, как «сама виновата, нечего было со стариком связываться», «неужели не видела ничего за эти годы, пока она с ним была в отношениях?» – и прочее, и прочее. Люди, которые читают чужие комментарии подобного рода, они как бы входят в состояние эмоционального резонанса и начинают думать: «Хм, а ведь правда!» И здесь вступает в силу то, что психологи называют «фиктивная норма». На ней, собственно говоря, строились все тоталитарные гонения и травля сталинских времен, когда проводились общие собрания и все в едином порыве начинали клеймить жертву, причем каждый из этих людей отдельно мог к этой жертве относиться очень хорошо. Вспомните историю с врачами, когда вся больница молилась на доктора, а потом этот доктор еврейского происхождения остановился изгоем. То есть люди думают: ну, большинство же не может ошибаться, на стороне большинства сила и знания. И если люди говорят, что кто-то вор, враг народа, проститутка – то в этом, значит, есть какая-то правда, потому что «нет дыма без огня».
Если вы заметили, то в этих комментариях фразы, клише – они часто в точности повторяют одна другую. Люди понимают, что лучше, чем кто-то уже сформулировал, сформулировать нельзя, и думают: «Дай-ка я тоже напишу, тут каждое лыко в строку».
К.Т.: Возник даже хэштег #самавиновата, потому что это стало устойчивым выражением.
Д.Н.: Да-да, у нас всегда виновата девушка, которая идет вечером в короткой юбке с красной помадой на губах, на высоких каблуках, а не тот человек который на нее напал. И я хочу еще один аспект этой темы затронуть: дело в том, что у нас женщина не искупила первородный грех, она всегда будет виновата. Это традиция патриархальной культуры, патриархального уклада. Женщина всегда слаба и при этом всегда виновата. Но она почему-то должна быть еще при этом сильной, то есть должна сопротивляться, должна бороться. Хотя, как мы видим в истории с сестрами Хачатурян, к чему привела борьба. Интересно, что их тоже обвиняли в том, что чего же это они столько лет терпели, почему их борьба привела к такому результату, почему это была не многолетняя борьба. Любого человека легко обвинить, но женщину и ребенка – легче легкого.
К.Т.: Вообще насколько ярко выражен тут именно гендерный аспект?
Д.Н.: Безусловно, здесь есть гендерный аспект. Обратите внимание: в любой истории с сексуальным насилием вы обязательно увидите комментарии, что она сама виновата. Это так же, как с ребёнком, который «виноват» в том, что споткнулся и упал с лестницы. Я на днях обсуждала эту с подростками, мне интересно было услышать их точку зрения. Они сказали, что вплоть до такого доходит: мол, я иду уставший, падаю с лестницы в своем доме, а родители меня обвиняют в том, что я сам виноват, потому что я устал.
К.Т.: «Сама виновата» чаще пишут женщины или мужчины?
Д.Н.: И женщины, и мужчины. Почему женщины? Потому что они в этот момент ощущают свое превосходство над жертвой. А вот я не попалась, я не такая, как она, я-то никогда не окажусь в такой ситуации! Людям часто нужно чувствовать себя ну хоть в чем-то выше других людей. Мужчины в этом случае имеют в виду другое: доступность, которая их, так скажем, сжигает: женщина и виновата, и привлекает одновременно.
Часто к гендерному аспекту добавляется еще и статусный. Если говорить о ситуации с доцентом, то он – доцент, известная личность, а она никто, аспирантка. Есть обаяние статуса, это тоже исторически сложилось. Поэтому здесь скорее будут обвинять не статусную личность, а девочку. Статусному человеку, особенно мужчине, отказывают в возможности быть преступником.
К.Т.: Получается, что в этой истории вообще очень многое сошлось: и статус, и гендерной аспект. И, я бы сказала, что ребенок здесь тоже присутствует, потому что Анастасия Ещенко – и женщина, и ребенок, она очень молода, а познакомились они, когда она еще училась в школе. Я видела комментарий в фейсбуке: «Если бы моя дочь с таким связалась, я бы ее сама убила».
Д.Н.: Да, здесь многое сошлось. И дело в том, что тему домашнего насилия у нас не принято выносить на общее обсуждение. То, что происходило в семье, исторически нельзя было рассказывать в обществе, это внутреннее дело семьи.
Так вот, люди не прощают тех, кто публично рассказывает о том, как их мучают, как над ними издеваются. Не прощают публичный рассказ о домашнем насилии. Бабушкам и дедушкам рассказывайте, а не средствам массовой информации. Это тоже исторически сложилось – замалчивание. Собственно говоря, мы видим результат – отмену закона о домашнем насилии.
К.Т.: Такое замалчивание – это тоже советская традиция?
Д.Н.: Нет, это традиции патриархального общества, это еще с древнейших времен. То есть то, что происходит в семье, там и должно оставаться. Семья – это крепость, дом, это защита, и никто не должен, знать, как бы ни складывались ситуации в семье, что там на самом деле происходит. У нас все прекрасно, все замечательно! Муж – глава семьи, а все, что делает глава – все правильно. Если ты навлекла на себя негодование мужа – значит, сама провинилась и надо подумать, в чем именно. Не так подала на стол, не так села, не так встала…
То есть, с одной стороны, семья – это крепость, а с другой стороны, за стенами этой крепости могут происходить жуткие вещи, но знать об этом никто не должен.
К.Т.: Вы занимаетесь проблемами моббинга и буллинга и создали первый на русской языке сайт, посвященный проблемам травли на рабочем месте и в вузах. Эта проблема действительно серьезна в России?
Д.Н.: Да, я занимаюсь проблемами травли в киберпространстве, в частности в подростковой среде. Я с этой темой иду по жизни, я помогаю людям. У меня есть канал на ютубе, я пишу на эту тему, провожу тренинги для учителей, для социальных работников, общаюсь с детьми на эту тему, консультирую родителей.
К.Т.: Насколько часто люди обращаются к вам с такими историями?
Д.Н.: Вы знаете, они нечасто ко мне обращаются, потому что эта тема – табу. В нашем обществе, если ты говоришь о том, что твой ребенок или ты жертва, то ты становишься изгоем. Люди в личной переписке делятся своими историями и историями своих детей, но категорически против того, чтобы это выносили на общее обсуждение, даже анонимно. У меня на сайте есть рубрика «Ваши истории», и в этой рубрике реальные люди по моей просьбе анонимно написали свои истории, но таких людей мало. На Западе ситуация совершенно иная. Обратите внимание – там почти все сайты, посвященные моббингу и буллингу, созданы жертвами. Я тоже в свое время подверглась моббингу, и сделала проект по этому образцу. Распространяя эту информацию, ты помогаешь другим не попасть в эту ловушку. У нас народ не хочет делиться, боится делиться, не хочет иметь статус жертвы, не хочет, чтобы кто-то подумал, что с их детьми или с ними что-то не так, раз их стали гнобить, понимаете?
Вы, кстати, можете обратить внимание на то, что на моем сайте очень мало комментариев: люди не хотят себя проявлять в этой ситуации.
Кроме того, если говорить о подростковом буллинге, к сожалению, очень большая часть родителей воспринимает его как норму. Дело в том, что они сами через это все прошли в детские годы, и никто им не помогал, поэтому они говорят: «Ну ничего, мы же выжили и людьми стали, что в этом особенного?» То есть пока ребенка не бьют, пока его не окунают головой в унитаз и не дай бог калечат – вот до этого момента родители будут абсолютно уверены, что это возрастная норма, что через это проходят все дети.
К.Т.: А что вообще может помочь изменить эти установки в постсоветском обществе? Что позволит людям быть более открытыми?
Д.Н.: Я всегда привожу детям и студентам в пример американское общество. Как изменилось общество с 50-х годов (вспомните фильм «Зеленая книга») и до момента, когда президентом стал Обама? Как изменилось сознание людей? Как они пришли к тому, что расовая дискриминация – это стыдно, это плохо? Кто работал над этим все эти годы? Писатели, художники, режиссеры, актеры. Все били в одну точку.
Бывает, что в обществе какая-то тема напоминает гнойник, фурункул, который не прорвался. А когда он прорывается, как произошло с MeToo и Вайнштейном, то тогда, собственно говоря, и понеслось! Не знаю, что должно произойти... Чтобы об этом говорили в фильмах, в рекламе, чтобы об этом говорили первые лица государства, чтобы принимались законы, а в школах висели плакаты. А когда у нас все скрыто по углам, когда все замалчивают эту проблему, что может получиться? Вот почему я настаиваю на этом словах «моббинг» и «буллинг» и получаю за это, кстати, много негатива в свой адрес. Мол, я использую эти иностранные слова вместо того, чтобы использовать наши старые добрые слова «гонения» и «травля».
«Гонения» и «травля» за собой не ведут никаких выводов и санкций, потому что мы к ним привыкли, они носят эмоциональную окраску, а моббинг и буллинг – это понятия юридические, которые ведут за собой определенные санкции. Я очень надеюсь, что они когда-нибудь будут прописаны в законе. И не только в России, а на всем постсоветском пространстве.
