Мы уже сообщали о кончине в минувший понедельник известного священнослужителя Русской Православной церкви отца Дмитрия Дудко.
Я попросил рассказать об отце Дмитрии священника Георгия Эдельштейна
Виктор Потапов:
Отец Георгий, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с о. Дмитрием Дудко?
Георгий Эдельштейн:
Мы познакомились с отцом Дмитрием Дудко задолго до того, как он стал известен. Это было у отца Владимира Рожкова, будущего настоятеля храма Николы в Кузнецах. У о. Владимира крестили дочь, и туда собрались все священнослужители, которые, как предполагалось, должны подписать письмо патриарху Алексию Первому (Симанскому) против решений Собора 1961 года. Этот собор лишил священников фактически всякого участия в жизни прихода.
В.П.:
Это был какой год, когда Вы собрались?
Г.Э.:
По-моему это был 1963-й. Там присутствовали о. Александр Мень, священники Николай Эшлиман, Глеб Якунин, Сергий Хохлов, Георгий Кондратьев, Николай Ведерников и о. Дмитрий Дудко. После крестин мы сели за стол. Отец Александр Мень посадил меня рядом с о. Дмитрием и попросил меня, чтобы я ему популярно рассказал об этом будущем письме. Я начал рассказывать и через 5-7 минут мы с ним разругались совершенно в пух. Я категорически отрицал его идеи, он категорически отрицал те идеи, которые высказывал я. Отец Александр Мень нас немножко примирил. После этого я был два или три раза на его проповедях. Отец Дмитрий служил тогда на Преображенке в Москве. Если вы помните, он выступал по воскресеньям, после вечернего богослужения. Отец Дмитрий был ярким и искренним человеком. Большинство русских, классических интеллигентов, особенно интеллигентов XIX века сжигали то, чему поклонялись, и начинали поклоняться тому, что они сжигали. Но они всегда были искренни. Если они куда-то шли, они шли, отдаваясь целиком. Они отдавали свой ум, душу, сердце, отдавали свою жизнь. Отец Дмитрий не был интеллигентом, но по своему духу, по своему мировосприятию он был вот таким человеком. Он не мог делать что-то наполовину…
В.П.:
Какое у Вас сложилось впечатление после того, как вы услышали о том, что он «раскололся» и выступил по телевидению с покаянным заявлением?
Г.Э.:
Я хорошо помню 1937-38 годы и попросил бы всех, кто о. Дмитрия за это осуждает, вспомнить имена тех, кто не раскалывался в таких условиях. Как раскалывать, люди, которые работали с о. Дмитрием знали очень хорошо. Они при желании раскалывали всякого. Я бы пригласил любого, кто осуждает о. Дмитрия, попасть на Лубянку в те годы, и, если они не расколются, вот тогда и говорить и осуждать.
В.П.:
После освобождения из следственного изолятора о. Дмитрий высказывал довольно крайние идеи...
Г.Э.:
А он всегда был крайний, и до освобождения и после. Я люблю ярких людей; он всю жизнь был ярким. Его любили, ему поклонялись, его ненавидели, но никто и никогда не относился к нему равнодушно.
