Линки доступности

Роджер Шатток о «запретном знании» - 2004-01-06


Роджер Шатток - американский филолог, известный своей выдающейся эрудицией. Тема его книги - древняя, как мир. Но написана она явно как попытка ответа на некоторые животрепещущие, хотя и страшно запутанные вопросы современности. Книга называется «Запретное знание: от Прометея до порнографии» [Roger Shattuck Forbidden Knowledge: From Prometheus To Pornography, St. Martin's Press].

Почему, собственно говоря, люди все время хотят знать больше, даже то, что для них заведомо непознаваемо? Есть ли положения, когда незнание предпочтительнее знания? По мнению Шаттака, это основная этическая проблема нашего времени.

В первой части книги мы отправляемся с автором в путешествие по классическим текстам. Точкой отправления служит, конечно, библейская история Адама и Евы, отдавших райское житье за возможность познания.

За ними следует Прометей, подаривший людям умения, которые не для них были предназначены богами.

Одиссей, внимающий пению сирен. Сирены ведь завлекают героя не своими псевдоженскими прелестями (как могло показаться зрителям старого голливудского фильма), а тем, что обещают пропеть ему все сведения обо всем на свете - полную, так сказать, без цензуры, историю троянской войны и вообще «все, что случилось в веках на земле плодоносной». Расплата за такое полное знание - гибель.

Что же морально правильней - рискнуть жизнью или осторожно выбрать лишь частичное знание, частичное неведение? Знание, по словам философа, сила, т.е. власть, - над людьми, над природой; но обладание властью всегда связано с неразрешимыми моральными конфликтами. Так Фаусту приходится пожертвовать жизнью Маргариты.

Неудержимым стремлением открыть тайны любви движим Дон Жуан, этот Фауст без докторской степени, оставляющий позади разбитые женские сердца и проколотые шпагой тела мужчин. По существу, утверждает Шаттак, все эти истории посвящены не столько страсти к познанию, сколько страстному честолюбию. Оно движет и Франкенштейном (роман Мэри Шелли Шаттак рассматривает как комментарий к «Фаусту» Гете), и доктором Джекиллом в классической новелле Стивенсона.

По интересному наблюдению Шаттака, этим классическим текстам противостоят тексты отказа, воздержания, героинями которых чаще всего являются женщины. Нимфа Сиринга из классического мифа. Принцесса Клевская из романа мадам де Лафайет. И особенно - странная, скрытная лирическая героиня поэзии Эмили Дикинсон. Она преклоняется перед непостижимым как таковым, без кощунственного с ее точки зрения желания постичь его тайну. «Божественно то, до чего мне не дотянуться. Яблоко на ветке, но только, если оно висит безнадежно высоко, для меня божественно».

Однако книга Роджера Шаттака была написана не ради этого интересного тура по текстам разных эпох. Он составляет только первую часть книги. Вторая часть - сугубо полемическая. Вопреки преобладающему в наше время представлению о том, что произведение искусства не должно оцениваться с этической точки зрения, но лишь эстетически, Шаттак возвращает нас к более древней традиции, признающей за искусством прежде всего дидактическую функцию.

Поскольку общим между художественным текстом и научным является то, что оба несут нам некое знание, Шаттак считает одинаковой этическую проблему, встающую перед ученым и перед художником. В науке классический пример - судьба двух выдающихся американских физиков, создателей ядерного оружия. Один - Роберт Оппенгеймер - ужаснулся своему детищу. Его позиция, как описывает ее Шаттак, выражалась следующим образом: «[Добыв новое знание], физики познали грех, и теперь они не могут избавиться от этого знания». Другой ученый - Эдвард Теллер - считал, что «не может быть ситуации, в которой незнание предпочтительнее знания, даже если знание ужасает».

В наше время, когда границу между теоретической и прикладной наукой провести невозможно, выдающийся генетик Джеймс Нил предложил, чтобы все ученые, а не только медики, давали гиппократову клятву: «Прежде всего, не повреди». Будь его воля, Роджер Шаттак заставил бы своих коллег, литературоведов, приносить такую же клятву.

Аморальные художественные тексты могут оказывать растлевающее влияние на читателя, говорит он. Он цитирует некоторые особенно омерзительные пассажи из писаний маркиза де Сада и затем соответствующие комментарии влиятельных теоретиков литературы. Они анализируют эти извращенные бредни с тем «научным» беспристрастием, с каким Эдвард Теллер предлагал подходить к проблемам ядерного оружия, словно бы им и в голову не приходит, что эта писанина может в некоторых случаях влиять на поведение людей, словно бы слово может существовать в некоем стерильном лабораторном вакууме.

Распространение ядерного оружия запрещено международными договорами, и его запасы постепенно уничтожаются. Роджер Шаттак не призывает запрещать или тем паче уничтожать книги, хоть бы и де Сада. Он просто считает, что у исследователей литературы должны быть моральные обязательства. Познание запретных текстов не должно превращаться в признание их.

XS
SM
MD
LG