Томас Пинчон – не просто знаменитый американский писатель, но и культовая фигура, т.е., помимо читателей у него множество почитателей, которые ищут в его книгах не развлечения, не эстетического переживания, но потаенной мудрости, формулы бытия. Такому статусу Пинчона способствуют два обстоятельства: во-первых, то, что он такую формулу действительно предлагает (но об этом немного позже), а во-вторых, то, что он – фигура таинственная. Подобно Сэлинджеру, он тщательно законспирировал свою личную жизнь. Известно, что вроде бы он с женой и сыном живет в Нью-Йорке, но точно никто не знает. Уже много лет он отказывается от литературных премий и престижных титулов, поскольку их получение связано с появлением на публике. В последний раз он согласился принять премию в 1973 году. Национальную премию Америки за свой (теперь классический) роман «Радуга силы тяготения». Но на вручение прислал вместо себя клоуна.
«Радуга» и принесла Пинчону большую славу. Его ранняя проза имела горячих поклонников, но для большинства читателей казалась слишком сложной, эзотеричной. Не то, что бы «Радуга» отличалась простотой, но, начиная с этой книги, Пинчон научился соединять сложные, почти вычурные литературные конструкции с занимательностью. И развлекательностью – в его книгах всегда много смешного.
Это подтверждается и его новым огромным романом «Мейсон и Диксон». Среди сотни его персонажей, есть, например, Пес Ученый, который, впрочем, предпочитает, чтобы его звали запросто Клык. Есть Механическая Утка, безнадежно влюбленная в повара-француза. Появляется Голем. Попай – моряк-силач из детских мультфильмов. Ряд привидений. Джордж Вашингтон, Бенджамин Франклин и, конечно, Чарлз Мейсон и Джеремайа Диксон. Хотя, в отличие от Вашингтона и Франклина, имена Мейсона и Диксона русскому читателю вряд ли что говорят, в Америке они знакомы каждому. Мейсон и Диксон - два английских астронома, которым колониальные власти поручили проложить, немного южнее 41-й широты, границу между колониями Пенсильвания и Западная Вирджиния. Эта прямая линия, получившая название «черты Мейсона-Диксона», хорошо видна на карте США: граница-то, от Делавэра на Востоке до реки Огайо на Западе, длинная – 244 мили, т.е. примерно 400 км. «Черта Мейсона-Диксона» приобрела особое значение в XIX веке как граница между рабовладельческим Югом и свободным Севером; границей южного и северо-восточного регионов она остается и по сей день. Основной сюжет романа Пинчона: как прорубалась с 1763 до 1767 года эта прямая, восьмиметровой ширины, просека.
Так что, несмотря на наличие в нем говорящих собак и всякой чертовщины, «Мейсон и Диксон» – роман исторический. В этом его отличие от несколько сходного с ним стилистически романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота». Квазиисторические персонажи Пелевина в общем-то не претендуют даже на пародийную историчность, они пародируют не исторические личности и события, а анекдоты, кино, бульварную литературу, в которых имеются персонажи «Чапаев», «Котовский», «Унгерн». А вот весь исторический пласт романа Пинчона вполне достоверен. Помимо того, что весь роман написан изящно стилизованным английским литературным языком XVIII века, там буквально на каждом шагу встречаются детали, вплоть до мельчайших, свидетельствующие о гигантской предварительной работе, настоящем историческом исследовании. Сведений и о главных героях, и о том, как осуществлялся их проект, столько, что книга превращается в настоящую энциклопедию быта и духовной атмосферы периода. Тут уж напрашивается сравнение не с Пелевиным, а с Умберто Эко.
Всякий раз, когда читателю кажется, что Пинчон подшучивает, скажем, перенося в прошлое современные реалии, оказывается, в конце концов, что под видом фарса вам подсунули еще один исторический факт, хотя бы и тривиальный. Например, читаем забавный рассказ о том, как, посетив Южную Африку, доктор Диксон так пристрастился к тамошнему соусу «кэтъяп», что поливал им все, и думаем: ага, это о пристрастии современных американцев к кетчупу. Оказывается же, что современное «кетчуп» и есть искаженное малайское слово «кэтъяп» и попало оно в Америку транзитом через Кейптаун.
И все же, что такое новый роман Пинчона, помимо клубка занятных историй и занимательных фактов, о чем он? И тут надо вспомнить вышеупомянутую формулу бытия, которую будто бы знает этот писатель. Мы можем обозначить ее одним словом. Слово это хорошо знакомо русскому интеллигентному читателю – «энтропия». Заимствованное из термодинамики понятие «энтропии» стало краеугольным и в теории информации, т.е. главном направлении интеллектуальных поисков середины века. В 1955 году, заканчивая свой классический труд «Печальные тропики», Клод Леви-Стросс писал о неизбежности прогресса как установления многообразных линий коммуникаций между разными цивилизациями и, таким образом, нивелирования, уподобления их друг другу. «Антропология, - писал он, - превратится в энтропологию». В то же время в России семиотика энтропии была широко представлена в трудах Лотмана и его школы. Случилось так, что в культурный дискурс Америки этой понятие было введено совсем молодым в те годы писателем Томасом Пинчоном.
Стремление мировой культуры к энтропии символически предстает в новом романе как абсолютно прямая, восьмиметровой ширины просека, прорубленная через прежде девственный лес.
Прозу Томаса Пинчона известный критик Луис Менанд характеризовал так: «плутовской сюжет, покрытый изумительно толстой патиной научной информации, наполненный историческими деталями, мифологическими аллюзиями и джойсовой словесной игрой». Из того немногого, что известно о Пинчоне в личном плане, критики всегда вспоминают, что, будучи студентом Корнельского университета, он в 1957 году прослушал курс лекций Набокова. Когда Набокова, после сенсационного успеха «Радуги», спросили, помнит ли он такого студента, маэстро сказал, что не припоминает. Но Пинчон-то учителя хорошо запомнил.
