В 1946 году Оден прочитал в Новой Школе (это престижное высшее учебное заведение в Нью-Йорке) курс лекций о Шекспире. Университетские лекции Набокова восстановлены в значительной степени по его собственным заметкам, а вот Оден, который по всем свидетельствам умел говорить увлекательно «не по бумажке», таких материалов не оставил, его лекции восстановлены и изданы по студенческим конспектам. Так что это не стопроцентный Оден. Но сдается мне, что процент Одена в этих неожиданных, остроумных и тонких рассуждениях о величайшем англичанине весьма велик.
В рассуждениях о литературе Оден был денди, как Оскар Уайлд. Денди, как известно, никогда ничего не боится, а если и боится, то виду не показывает, это было бы недостойно подлинного джентльмена. Оден рассуждал о литературе немножко как бы нехотя, будто будь его воля, он занялся бы чем-то более интересным, хотя, если подумать, то что бы это такое могло быть? Лекции о Шекспире совсем не академичны. В отличие от какого-нибудь штатного профессора Оден не слишком заботится обосновывать свои суждения. В один прекрасный день, когда студентам было объявлено, что предметом лекции будет комедия «Виндзорские проказницы», он пришел в класс и заявил, что эта вещь Шекспиру не удалась, пьеса настолько скучная, что говорить о ней нечего, лучше музыку послушать. И поставил пластинку с оперой Верди «Фальстаф».
Но когда он говорил всерьез, Оден подходил к Шекспиру как к товарищу по ремеслу: писателю задана определенная работа и ее надо закончить к определенному времени. Оден говорит: «Встреть мы Шекспира в 1595 году, он нас удивил бы, потому что в 1595 году его интересовал не театр, а поэмы и сонеты. Люди образованные среди его читателей тоже куда более интересовались его успехами в лирической поэзии. Нам просто повезло, что у Шекспира было туго с деньгами и ему пришлось писать для театра».
Что интересует самого Одена в Шекспире - это прежде всего характеры. Именно они являются главным продуктом гениального воображения. Исторический Цезарь имел мало общего с шекспировским Цезарем. Ариэль и Калибан и вовсе фантастические существа, но смерть Офелии или Корделии трогает нас до слез. Простые словесные конструкции превращаются в существа с индивидуальным внутренним миром, к которому мы приобщаемся. Шекспир, говорит Оден, был психологом - вопреки тому, чем он сам хотел заниматься. Своим слушателям Оден заскучать не давал. В его анализе всегда был провокативный элемент. Недаром он так любил все эти шекспировские сюжетные ловушки, переодевания, фальшивых любовников, негероических героев. И все же, когда он заявляет, что монолог Ричарда III точь-в-точь напоминает «речь Гитлера перед генштабом вермахта 23 августа 1939 года», мы знаем, что это сказано не для красного словца, не просто для того, чтобы подстегнуть внимание заскучавшей аудитории. В этом есть неожиданная правда. (Я полагаю, что из этого брошенного вскользь замечания Одена родилась режиссерская концепция хорошего английского фильма «Ричард III» с Ианом Маккелленом в заглавной роли).
Объяснения, которые предлагает Оден, иногда так элегантно просты, что ахаешь: как же никто до этого за 400 лет не додумался! Например, он говорит о «Макбете»: «Обычно трагедия строится на несчастье в целом хорошего героя, в чьей добродетели обнаруживается один-единственный изъян. В «Макбете» наоборот: это проблеск добра становится причиной трагических страданий - Макбет и леди Макбет пытаются быть беззлобными убийцами». К слову сказать, «Макбет» и «Король Лир» с их безумными страстями не относились к числу любимых шекспировских произведений Одена. Так же и «Гамлет». (Он говорил, что все актеры перемудряют в роли датского принца, что идеально было бы на эту роль брать первого попавшегося прохожего с улицы). Любимыми вещами Одена были трагедии менее страстные, но художественно доведенные до совершенства, такие, как «Антоний и Клеопатра» и «Кориолан». Один психоаналитически настроенный рецензент не без проницательности отметил также, что Оден явно предпочитал те пьесы, в сюжете которых доминируют сильные женские характеры, и, вероятно, недолюбливал «Гамлета» из-за слабой грешницы Гертруды.
Парадоксы Одена не менее блестящи, но зачастую поглубже, чем знаменитые парадоксы Уайлда. Вот, например, он мимоходом бросает студентам: «Способность посвятить всю свою жизнь искусству и при этом ни на минуту не забывать, что искусство легкомысленно по своей природе, есть грандиозное личное достижение». Над этим задумываешься, и глубокая истинность этого высказывания проступает постепенно, как фотография в ванночке с проявителем. Продуманность и вместе с тем элегантная выстроенность некоторых замечаний такова, что напрашивается сравнение уже не с искрометным Уайлдом, а с Монтенем или Паскалем. «Шейлок чужой, потому что он единственная серьезная личность в пьесе. Наверное, он серьезен по ложному поводу, по поводу приобретения собственности, а собственность сама по себе несерьезная вещь. С другой стороны, мы тут имеем дело с несерьезным обществом, поскольку, чтобы быть принятым в нем за своего, обязательно обладать некими талантами - красотой, благородством, остроумием, богатством. Но ведь жизнь не игра, хотя бы потому, что не скажешь: «Я жить буду, но только если окажется, что у меня хорошо получается жить». Не тут-то было! Талантлив-неталантлив, а живи!»
