Американская неправительственная организация Совет по международным отношениям опубликовала книгу своего научного сотрудника Джеффри Манкоффа «Российская внешняя политика: возвращение великодержавности». (“Russian Foreign Policy: The Return of Great Power Politics”). Этот труд анализирует внешнеполитические тенденции российской политики со времён окончания холодной войны. Работа Манкоффа получила высокие оценки специалистов, отмечающих «вдумчивый и сбалансированный» подход автора. По мнению профессора Йельского университета Джона Льюиса Гэддиса, «Эта книга позволяет назвать Джеффри Манкоффа лучшим молодым американским аналитиком пост-советской России».
Джеффри Манкофф ответил на вопросы корреспондента Русской службы «Голоса Америки» Михаила Гуткина.
Михаил Гуткин: Вы утверждаете, что более напористая внешняя политика пост-советской России уходит своими корнями в президентство Бориса Ельцина, и что Владимир Путин лишь получил лучшие карты, чем выпали его предшественнику. Что даёт вам основания так думать? Многие американские аналитики называют «агрессивной» именно политику Путина.
Джеффри Манкофф: В течение последней декады положение России улучшилось по целому ряду показателей – экономических, социальных и так далее. Это позволило России проводить более напористую внешнюю политику. Это, однако, не означает, что при Ельцине в Кремле не были заинтересованы в возвращении России в качестве важного игрока на международную арену – просто тогда не было возможности проводить такую политику. В силу отсутствия таких возможностей российское руководство было более сговорчиво в отношениях с Западом, и с Соединёнными Штатами, в частности. Они шли на это даже когда сомневались в правильности таких шагов, полагая, что у них нет альтернативы. Позднее, с ростом экономики и военной мощи в России возникла большая уверенность в собственных силах, и это было ощутимо, по крайней мере, до наступления финансового кризиса. Россия стала действовать на международной арене так, как не могла позволить себе действовать при Ельцине.
М. Г.: Но многие сторонники Путина критикуют Ельцина именно за то, что тот недостаточно жёстко отстаивал интересы России на международной арене. Они, в частности, указывают на Андрея Козырева, который, будучи министром иностранных дел при Ельцине, по мнению сторонников более жёсткой линии, вёл соглашательскую политику.
Д. М.: Я думаю, что такие оценки не совсем справедливы… Как я уже говорил, российское государство не обладало в то время способностью проводить более мускулистую внешнюю политику… Козырев, однако, действительно верил в необходимость полномасштабной интеграции России с Западом и его институтами. В этом смысле он был исключением. В начале 1990-х годов вокруг Козырева, конечно, были и другие люди, разделявшие его убеждения. В то же время, его идеи о том, какое место должна занимать Россия в архитектуре международной безопасности, не нашли поддержки российской политической элиты, и в результате Козырев оказался в политической изоляции, и, в итоге, смещён со своего поста.
М. Г.: Вы пишите, что Россия сегодня не может играть ту же роль, которую играл Советский Союз во время холодной войны. Почему нет?
Д. М.: Существует несколько причин. Даже учитывая экономический рост последнего десятилетия и возрождение военной мощи, РФ сегодня слабее Советского Союза 1980-х годов. Более существенно то, что у России сегодня нет той идеологии, которой придерживался СССР. Холодная война не ограничивалась конфронтацией между США и СССР; это был глобальный конфликт двух радикально отличавшихся друг от друга идеологий. Я думаю, что это противоборство завершено. Россия провозглашает приверженность свободному рынку и капитализму. Хотя демократия в России ещё не укоренилась, а её ценности подвергаются сомнению, нельзя говорить о приверженности России какой-либо альтернативной системе. Российские лидеры говорят о демократических устремлениях – по крайней мере, в долгосрочной перспективе.
Если мы можем сегодня говорить о конфликте между Россией и западными странами, то речь идёт скорее о столкновении интересов, чем о глобальной идеологической борьбе. Нет больше коммунистического блока, нет стран-сателлитов; страны третьего мира не пытаются больше играть на идеологическом конфликте двух сверхдержав. Учитывая, что коммунизм себя дискредитировал, я думаю, что сегодня возвращение к подобной поляризации невозможно.
М. Г.: В свете того, что вы сказали, сегодня Соединённым Штатам легче или труднее договариваться с Россией по сравнению с Советским Союзом?
Д. М.: В целом, я думаю, легче… Очевидно, что Россия и Запад не ведут больше антагонистическую игру с нулевой суммой. Конечно, существует множество разногласий, но цель американской политики не заключается больше в сдерживании России, также как цель внешней политики России не заключается больше в сдерживании Соединённых Штатов. Это означает, что возникающие разногласия могут решаться в зависимости от интересов и обстоятельств, вне контекста геополитической конфронтации двух сверхдержав.
Одним из наиболее острых вопросов является статус бывших советских республик, которые, по мнению России, находятся в её сфере влияния. Найти взаимоприемлемое решение здесь будет очень сложно. Однако разница по сравнению с холодной войной заключается в том, что эти вопросы сами по себе не исключают возможности достижения прогресса в отношениях между Москвой и Вашингтоном, или, в более широком смысле, между Россией и Западом.
М. Г.: Когда вы говорите, что «цель американской политики не заключается больше в сдерживании России, также как цель внешней политики России не заключается больше в сдерживании Соединённых Штатов», многие с этим утверждением не согласятся и приведут целый ряд примеров – и с той, и с другой стороны – противоречащих этому тезису.
Д. М.: Послушайте, Россия сегодня не занимает центральное место в американской внешней политике, как это было в период холодной войны. Американские стратеги не просыпаются среди ночи с вопросом «А что там происходит в России?». Сегодня их более занимает конфликт в Афганистане, транснациональный терроризм; их интересует, станет ли несостоявшимся государством Мексика или Пакистан? Россия в списке внешнеполитических приоритетов занимает 7 – 9-е место.
Что касается РФ, то масштабы её внешнеполитических задач существенно сократились по сравнению с Советским Союзом. Россия – менее могущественный игрок на международной арене, чем был СССР. Да, можно сказать, что в отношении Грузии или, в более широком смысле, всего постсоветского пространства, ведётся игра с нулевой суммой. Однако по другим вопросам, например, по Афганистану, Москва и Вашингтон успешно сотрудничают. Тот факт, что идеологическая конфронтация сверхдержав не является более организующим принципом международных отношений, позволяет изолировать конфликты между Россией и США. Наличие таких конфликтов не обязательно пускает под откос всю международную повестку дня.
М. Г.: Вы в своей книге пишите о том, как видят Америку из России и наоборот, Россию из Америки. Сторонники более жёсткой внешней политики в России считают США высокомерной державой, которая не принимает во внимание ничьи интересы, кроме собственных. В Соединённых Штатах многие считают, что Россия никак не может избавиться от имперских привычек, и это не позволяет ей играть конструктивную роль на международной арене. Можно ли говорить о том, что и то, и другое мнение не лишены оснований? И если да, то что это означает для американо-российских отношений?
Д. М.: Я бы сказал, что в каждом из этих наблюдений есть доля правды. В то же время, подобные мнения из политических соображений зачастую озвучиваются более категорично, чем следовало бы. На самом деле, это – предмет продолжающихся дебатов, как в США (мы видели это во время предвыборной кампании), так и в России. Было бы неверно утверждать, что в США или в России существует одна внешнеполитическая доктрина, определяющая двусторонние отношения. Эти отношения формируются в результате анализа прошлых ошибок и в результате внутренних процессов, которые происходят в обоих обществах. Одним из индикаторов этого процесса стал призыв администрации Обамы «перезагрузить» американо-российские отношения. Это свидетельствует о гибкости в вопросах, которые вызывают наибольшую озабоченность русских, например, размещение элементов системы ПРО в Восточной Европе и расширение НАТО. Предшествовавшая администрация США не была готова идти на компромиссы по этим вопросам.
С другой стороны, выдвинутая президентом России Медведевым в прошлом году инициатива о создании новой европейской архитектуры безопасности частично мотивирована пониманием того, что интеграция в европейские структуры – в интересах России. Можно утверждать, что такая точка зрения является альтернативой имперскому подходу к внешней политике России, который критики ассоциируют с Путиным.
М. Г.: Наблюдатели в России считают, что между Путиным и Медведевым возникают разногласия, как во внешней, так и во внутренней политике. Президент России считается более либеральным, чем премьер-министр. Должны ли Соединённые Штаты поддерживать Медведева в его возможном противостоянии с Путиным?
Д. М.: Я не думаю, что США следует вмешиваться во внутренние дела России. Такое вмешательство редко даёт результаты или ведёт к улучшению двусторонних отношений. США не должны поддерживать ту или иную политическую фигуру в России. США должны поощрять ответственное поведение России в соответствии с международными обязательствами вне зависимости от того, кто находится у власти.
М. Г.: Ваш ответ соответствует одному из ключевых выводов, к которым вы приходите в своей новой книге: Запад должен понять, что русские сами выберут путь своего развития в 21 веке, равно как и модель взаимодействия России с внешним миром. Как эта идея соотносится с императивой американской внешней политики – продвижением демократии в мире? Следует ли США отказаться от поддержки демократических ценностей в контексте американо-российских отношений?
Д. М.: Я думаю, что Соединённые Штаты должны отстаивать те ценности, на которых была основана наша страна. Но делать это можно по-разному. Если вы исходите из того, что США могут поддерживать продуктивные отношения с Москвой лишь в том случае, если Россия трансформируется в соответствии с американским пониманием демократических ценностей, то в двусторонних отношениях будут проблемы. США поддерживает хорошие отношения со многими государствами, которые не всегда привержены демократическим ценностям. Возьмите, например, Китай, или многие государства на Ближнем Востоке: Саудовская Аравия, Египет, Иордания. Я думаю, что США должны поддерживать поборников демократии в этих и других странах, но двусторонние отношения не должны оказываться заложниками в вопросах демократии.
Михаил Гуткин: Думаете ли вы, что процесс, который вице-президент Байден окрестил «перезагрузкой», будет успешен?
Джеффри Манкофф: Я думаю, что это будет зависеть от руководства Соединённых Штатов и России. Пока мы видим обнадёживающие сигналы. Это не означает, что какой-либо новый кризис не сможет пустить этот процесс под откос. Это может быть обострение газового конфликта между Россией и Украиной, или обострение конфликта на Кавказе. Я думаю, что как США, так и Россия понимают, что поляризация последних нескольких лет не принесла выгод ни той, ни другой стране. Обе стороны заинтересованы в улучшении отношений, но это не значит, что они сумеют добиться этого. Доброй воли может быть недостаточно, потому что существуют конфликты, в которых сталкиваются фундаментальные интересы двух стран. В таких случаях найти решение может быть невозможно. Если такие конфликты не удастся изолировать в контексте двусторонних отношений, то тогда перезагрузить эти отношения не удастся.
Я надеюсь, что ошибка в переводе, допущенная, когда госсекретарь Клинтон подарила министру иностранных дел Лаврову «кнопку», не станет символической. Часть проблемы в течение последних лет заключалась в том, что США многое требовали от России, мало что предлагая взамен. Способность найти баланс в двусторонних отношениях определит, произойдёт ли «перезагрузка» или «перегрузка».
