Когда уезжаешь на бывшую родину — вернее, на одну из бывших родин, в данном случае на Украину, - погружаешься в информационный вакуум. И даже не из-за недоступности источников, поскольку большинство из них — в интернете, который доступен везде, а скорее из-за несовпадения собственного ритма с местным. Тамошние мои друзья добывают новости из мест, которыми я дома не пользуюсь, например из телевидения, а я не затем приезжаю, чтобы исправлять им нравы или читать нотации. Обычай начинать день с двухчасового информационного выпуска Национального общественного радио в тех краях может показаться как минимум странным.
Этот информационный голод при других обстоятельствах действует на нервную систему даже оздоровляюще, но случается и так, что пропускаешь важные вещи. Таким образом за горизонтом моего украинского местопребывания едва не осталось начало нынешней фазы мирового финансового кризиса, но о нем бы я услыхал так или иначе. Куда сильнее меня тронула трагическая кончину Дэвида Фостера Уоллеса, одного из ведущих американских прозаиков. Уоллес повесился в своем доме в Калифорнии в возрасте 46 лет.
Американская проза последних полутора столетий, на мой взгляд — одно из величайших достояний западной и мировой культуры, которое сравнимо разве что с пиком расцвета классической русской прозы, но продолжается дольше. В эпоху так называемого «застоя» она была для многих моих образованных ровесников маяком и духовным бастионом, пусть и не всегда в своих лучших образцах — так, например, репутация Эрнеста Хемингуэя на какое-то время затмила большую часть отечественных авторов.
После войны эта славная плеяда прозаиков разделилась на два направления, которые условно можно назвать реалистическим и постмодернистским. В первом флагманским стало направление американской еврейской прозы, давшее таких гигантов как Сол Беллоу, Филип Рот и Бернард Маламуд. Самыми яркими представителями второй являются ныне здравствующие Томас Пинчон и Дон Делилло — обоим уже сильно за шестьдесят.
Реалисты стали фаворитами критики и широкой читательской массы: Беллоу был удостоен Нобелевской премии по литературе еще в те годы, когда эта награда имела реальный эстетический вес, а Рот поныне упоминается в ежегодных осенних гаданиях по поводу очередного выбора Стокгольма.
Иное дело — Пинчон и Делилло. Их проза исключительно трудна, она построена на фейерверке эрудиции и остроумия. И у того, и у другого фундаментом сюжета служит паранойя, но если у Пинчона параноидально все устройство мироздания, о чем он, собственно, и пишет один роман за другим, у Делилло таково устройство персонажей, противостоящих мировому заговору. Хотя и тот, и другой — истинные виртуозы прозы, ее никак нельзя назвать психологической — скорее психиатрической, иногда в прямом клиническом смысле.
Дэвид Фостер Уоллес, явно принадлежавший к этому последнему направлению, в каком-то смысле был исключением и мостом между двумя творческими методами. Хотя его проза изобилует взлетами эрудиции, требующими многочисленных примечаний, а также всплесками постмодернистского остроумия, он искал путей преодоления этой всеразъедающей иронии. В его главном огромном романе «Бесконечная шутка» главным героем движет боль, причиненная самоубийством отца — психологический ход, немыслимый для Пинчона, а у Делилло хотя и встречающийся, но выполненный методами, далекими от реалистического письма.
Фостера, как и Делилло с Пинчоном, многие недолюбливали, считали неоправданно сложным, и в нобелевские кандидаты он явно не годился. Но его кончина оборвала исключительно важную для американской литературы жизнь, хотя он и успел оставить в этой литературе след, с которой мало чей сравнится. В мире стало на одного меньше из числа тех, кто изо всех сил пытался понять устройство этого мира. И потерпел поражение — но это не новость.
Этот информационный голод при других обстоятельствах действует на нервную систему даже оздоровляюще, но случается и так, что пропускаешь важные вещи. Таким образом за горизонтом моего украинского местопребывания едва не осталось начало нынешней фазы мирового финансового кризиса, но о нем бы я услыхал так или иначе. Куда сильнее меня тронула трагическая кончину Дэвида Фостера Уоллеса, одного из ведущих американских прозаиков. Уоллес повесился в своем доме в Калифорнии в возрасте 46 лет.
Американская проза последних полутора столетий, на мой взгляд — одно из величайших достояний западной и мировой культуры, которое сравнимо разве что с пиком расцвета классической русской прозы, но продолжается дольше. В эпоху так называемого «застоя» она была для многих моих образованных ровесников маяком и духовным бастионом, пусть и не всегда в своих лучших образцах — так, например, репутация Эрнеста Хемингуэя на какое-то время затмила большую часть отечественных авторов.
После войны эта славная плеяда прозаиков разделилась на два направления, которые условно можно назвать реалистическим и постмодернистским. В первом флагманским стало направление американской еврейской прозы, давшее таких гигантов как Сол Беллоу, Филип Рот и Бернард Маламуд. Самыми яркими представителями второй являются ныне здравствующие Томас Пинчон и Дон Делилло — обоим уже сильно за шестьдесят.
Реалисты стали фаворитами критики и широкой читательской массы: Беллоу был удостоен Нобелевской премии по литературе еще в те годы, когда эта награда имела реальный эстетический вес, а Рот поныне упоминается в ежегодных осенних гаданиях по поводу очередного выбора Стокгольма.
Иное дело — Пинчон и Делилло. Их проза исключительно трудна, она построена на фейерверке эрудиции и остроумия. И у того, и у другого фундаментом сюжета служит паранойя, но если у Пинчона параноидально все устройство мироздания, о чем он, собственно, и пишет один роман за другим, у Делилло таково устройство персонажей, противостоящих мировому заговору. Хотя и тот, и другой — истинные виртуозы прозы, ее никак нельзя назвать психологической — скорее психиатрической, иногда в прямом клиническом смысле.
Дэвид Фостер Уоллес, явно принадлежавший к этому последнему направлению, в каком-то смысле был исключением и мостом между двумя творческими методами. Хотя его проза изобилует взлетами эрудиции, требующими многочисленных примечаний, а также всплесками постмодернистского остроумия, он искал путей преодоления этой всеразъедающей иронии. В его главном огромном романе «Бесконечная шутка» главным героем движет боль, причиненная самоубийством отца — психологический ход, немыслимый для Пинчона, а у Делилло хотя и встречающийся, но выполненный методами, далекими от реалистического письма.
Фостера, как и Делилло с Пинчоном, многие недолюбливали, считали неоправданно сложным, и в нобелевские кандидаты он явно не годился. Но его кончина оборвала исключительно важную для американской литературы жизнь, хотя он и успел оставить в этой литературе след, с которой мало чей сравнится. В мире стало на одного меньше из числа тех, кто изо всех сил пытался понять устройство этого мира. И потерпел поражение — но это не новость.
