О возвращении истории объявляю не я, а тот, кто лет двадцать назад известил нас о ее конце – Фрэнсис Фукуяма. Вот что он написал в своей статье в газете Washington Post:
«В Зимбабве Роберт Мугабе отказывается уйти, несмотря на проигранные выборы. В андийском регионе Латинской Америки демократические свободы подвергаются эрозии популистскими и демократически избранными президентами, такими, как Уго Чавес в Венесуэле. Если взять все это вместе, то, по мнению различных обозревателей, мы сейчас являемся свидетелями возвращения «холодной войны», возвращения истории – или, как минимум, соперничества великих держав конца XIX века».
Правда, Фукуяма тут же оговаривается, что у демократии и капитализма по-прежнему реальных конкурентов нет. Настоящего претендента в конкуренты он видит, конечно, не в Чавесе, а в Китае и неожиданно заигравшей мускулами России – авторитарных режимах, чьи страны тем не менее развиваются.
Признать свою ошибку всегда проще, если сводишь такое признание на нет целым комплектом оговорок. Именно в этом духе и построена статья. По словам Фукуямы, параллель нынешней ситуации «холодной войне» неверна потому, что у крупных авторитарных держав, располагающих реальной силой, отсутствует идеология, пригодная для экспорта. Единственной по-настоящему опасной идеологией он считает воинствующий исламизм, за которым нет ни одного сильного государства. Иран, по мнению Фукуямы, таким государством не является, поскольку изолирован враждебным суннитским окружением, а радикальным суннитам до сих пор не удавалось захватить контроль ни в одной значительной стране.
Что же касается России и Китая, то ими сегодня движет главным образом национализм. Действительно, странно полагать, что русский национализм может оказаться соблазнительной идеологией, скажем, для Польши.
Тут явно видна логическая ошибка, которую ветерану политических дискуссий допускать стыдно, разве что с умыслом. Если в прошлый раз овцу утащил волк, из этого совсем не следует, что другую не сможет утащить медведь.
Фукуяма пытается убедить нас, что «холодная война» без идеологии — это уже не «холодная война», а в каком-то смысле лучше. Но если вспомнить реальную историю, к началу «холодной войны» коммунистическая идеология уже потеряла большую часть своей привлекательности, а после подавления восстания в Будапеште лишилась и ее последних остатков. Полагать, что для Польши коммунистическая идеология была одним из магнитов, удерживающих ее в советском лагере, значит просто забыть историю в угоду своему тезису.
Речь идет, таким образом, не столько об экспортной цене идеологии, сколько о внутренней. Тут полезнее вспомнить нацистскую Германию. Ее идеология практически теряла всю стоимость за пределами страны, если не считать экстремистских маргиналов без тени шанса у себя на родине. Тем не менее ей таки удалось за короткое время своего существования наделать массу неприятностей.
Поэтому, глядя на сегодняшние Россию и Китай, вовсе нет нужды оценивать экспортные перспективы их идеологий. Оценивать надо их реальную силу и возможные мотивы действий, которые и у Советского Союза были далеко не всегда идеологическими.
Особенно важно делать это объективно потому, что никто не знает, где именно пролегает граница между «холодной» войной и «горячей». И никогда не надо упускать из виду, что внутренняя идеология, независимо от ее стоимости на мировом рынке, может в какой-то момент сделать эту границу исключительно проницаемой, как это было в 1914 году, когда нескольких выстрелов и неосторожного поощрения Сербии со стороны России хватило за глаза. Потому что у конца истории все-таки есть шанс наступить, и необязательно таким безобидным способом, как это виделось Фрэнсису Фукуяме двадцать лет назад.
