В эти дни отмечается 40-я годовщина подавления странами Варшавского договора во главе с Советским Союзом мирной попытки демократизации Чехословацкой Социалистической Республики. Ровно 10 лет назад наш корреспондент встречалась в Москве с Ларисой Иосифовной Богораз, которая была в числе шести других советских правозащитников, которые 25 августа 1968 года вышли на Красную площадь, чтобы выразить протест против действий своего правительства.
Анна Плотникова: В августе этого года - очередная круглая дата с того момента, когда советские войска и еще 4 страны Варшавского договора вторглись на территорию Чехословакии и подавили демократическую революцию, известную, как Пражская весна. Вы были в числе тех, кто активно – не мысленно, не на словах, а на деле – протестовали против этого вторжения. Что Вас побудило к этому шагу?
Лариса Богораз: Наша группа была не единственной, протестовавшей тогда. Были одиночки, протестовавшие кроме нас. И были группы, тоже протестовавшие. Что побудило? Во-первых, горячее сочувствие процессу в Чехословакии. Во-вторых, стыд за свою страну. Но я считаю основным лозунгом, с которым мы вышли (а там было пять лозунгов) – «За вашу и нашу свободу». То есть, мы не только Чехословакию защищали, но и себя тоже.
А.П: Была ли у Вас надежда, что власти прислушаются, учтут, что есть такая точка зрения, отличная от официальной?
Л.Б.: Конечно, нет. Не было даже тени такой мысли. Но то, что будет реакция, мы не сомневались. И то, какая она будет, мы не сомневались. И мы не ошиблись.
Я сошлюсь на Андрея Дмитриевича Сахарова. В 1982 году он давал интервью для журнала Валерия Чалидзе, который задал ему вопрос: «Есть ли надежда на перемены?». Андрей Дмитриевич ответил так (и я с ним согласна): «Напрасных надежд не питаю». Тогда Чалидзе задал следующий вопрос: «Что же Вам дает силы все-таки заявлять свое мнение, хотя Вы знаете, что оно не будет принято во внимание?». Андрей Дмитриевич сказал: «В периоды, когда нет надежды, функция интеллигенции – создавать идеалы». Вот об этом не надо забывать.
Моему сыну было тогда 17 лет. Но он уже был достаточно взрослый. И я себе говорила: «Если я сегодня это не сделаю, то это останется ему». Я надеялась, что своими действиями помогу ему в будущем, когда-то».
