Авторитеты постмодернизма
считали, что содержание, вложенное в произведение искусства автором -
фикция. На самом деле оно содержит лишь то, что мы в него вкладываем, и
читается так, как мы его прочитываем. Поэтому, в принципе, не бывает
творений великих или бездарных по своей природе, мы просто придаем им
этот ранг в силу своего нынешнего понимания.
Упомянутые
авторитеты уже большей частью завершили свой земной срок, но выданная
ими индульгенция на реинтерпретацию остается соблазном и поныне.
Поэтому я хочу привести пример победы шедевра над толкованием, чтобы
показать, что все не так просто.
Недавно мне случилось
посмотреть «Гамлета», поставленного Вашингтонским Шекспировским
театром. Если бы спектакль был чуть побездарнее, то и разговора бы не
случилось, но в данном случае и актеры, и режиссер были вполне
профессиональны. Режиссер, однако, поставил себе задачу победить
Шекспира и потерпел поражение.
Его идея была понятна с первой же
сцены: «Гамлета», одну из самых серьезных и глубоких трагедий, он
попытался представить как мрачный фарс с современными атрибутами.
Актеры были одеты в обычные костюмы, Розенкранца и Гильденстерна
снабдили диктофонами для подслушивания, Гамлет предстал взъерошенным
панком, швыряющим рюкзак с антресолей, а Офелия порхала по сцене под
неслышную музыку своего айпода.
В принципе такие вещи меня не
обязательно шокируют, но здесь перенос сюжета был не просто в другую
эпоху, а в такую, в которой он принципиально невозможен. Интерпретация
режиссера должна была сломаться, и я даже примерно подозревал, в какой
точке это произойдет.
Были, конечно, просто нелепые моменты.
Когда Гамлет просит своих друзей поклясться на его мече, что они будут
хранить молчание, меча у него, естественно, нет, есть только финский
нож. Ладно, на то он и фарс. Пришлось также изменить некоторые слова -
Офелия, описывая отцу безумие Гамлета, перечисляет современные предметы
его туалета: брюки и пиджак, хотя никакого пиджака на Гамлете нет.
Хуже, что Гильденстерн с Розенкранцем изначально представлены стукачами
и паяцами, и последующее их убийство Гамлетом теряет всю свою
шокирующую бездушную расчетливость - так им и надо.
Но где-то
примерно с середины, когда безумие, раскаяние и предчувствие триумфа
смерти захлестнуло сцену, актеров как подменили - они стали играть
трагедию, известную всем с юности, в которую не втиснешь вымученной
идеи, и играть хорошо. Даже та забавная деталь, что эти современные
студенты сражались и убивали друг друга рапирами, уже не испортила
восприятия. Не удалось вразумить только Офелию с айподом, которая, не
вписавшись в крутой разворот, превратилась в крикливую истеричку.
Замысел режиссера потерпел крах на наших глазах, что почти спасло
спектакль.
Постмодернистская деконструкция имеет пределы, и чем
крупнее художник, тем успешнее он ей сопротивляется. Шекспир в этом
смысле, конечно, становится последним бастионом сопротивления - тем
яростней не него посягали и посягают деконструктивисты. Он что-то вроде
Масады, легендарной иудейской крепости, выдержавшей, согласно легенде,
многомесячную римскую осаду. Только, в отличие от нее, он держит этот
натиск и по сей день.
Скепсис, в том числе не только в отношении
искусства, но и по поводу религиозных святынь, - исключительно важный
тип человеческой реакции, отличающей нас, скажем, от муравьев или пчел.
Святостью по праву может обладать лишь то, что выдержит натиск
кощунства, и общество, основанное на шатких ценностях, особенно
бдительно искореняет кощунство и карает хулителей. Им надо предоставить
полную свободу - выстоит то, что изначально обладало запасом прочности.
В этом смысле, как я понимаю, моя многолетняя размолвка с
постмодернизмом подошла к концу.
