У каждого народа есть нечто вроде излюбленного антипода, пишет Кристофер Хитченс в журнале Atlantic. В Руанде хуту ненавидели тутси, в Шри-Ланке сингалезцы смотрят свысока на тамилов, в Ольстере протестанты презирают католиков. Этим якобы низшим расам приписываются отрицательные нравственные качества, тупость, лень и даже дурной запах. Но практически никому не приходило в голову приписать предмету ненависти претензии на мировое господство.Кроме, конечно, единственного прецедента: евреев в глазах антисемитов.
Этот миф о закулисных хозяевах мира, кровожадных денежных мешках и отравителях народных душ, немецкий социалист Август Бебель называл «социализмом для дураков».
Хитченс, американский публицист и литературный критик, анализирует структуру и судьбу самого массового предрассудка в рецензии на переиздание автобиографического романа Грегора фон Реццори «Мемуары антисемита», одного из несомненных памятников минувшего столетия и исчезнувшей эпохи – хотя сам предрассудок никуда не исчезал и, судя по всему, в последнее время только крепнет.
Хитченс приводит слова аргентинского журналиста Хакобо Тимермана, эмблематические для нацистской версии антисемитизма, весьма популярной в Аргентине времен военного режима:
«У Аргентины три главных врага: Карл Маркс, потому что он пытался уничтожить христианскую концепцию общества; Зигмунд Фрейд, потому что он пытался уничтожить христианскую концепцию семьи; и Альберт Эйнштейн, потому что он пытался уничтожить христианскую концепцию времени и пространства».
Но это, конечно, уже идеологический пик антисемитизма. Реццори, родившийся и выросший на восточной окраине Австро-Венгерской империи, в Буковине, столкнулся поначалу лишь с бытовой разновидностью. В книге описывается его жизненное восхождение через Бухарест в Вену, и параллельно – последовательные стадии антисемитизма, вплоть до теории мирового заговора.
Особенность книги Реццори, обеспечивающая ее художественные достоинства и делающая ее документом эпохи, заключается в беспристрастности и авторском невмешательстве: действия и взгляды героя автором не осуждаются и не превозносятся. Он просто описывает эволюцию человека и общества.
Австро-Венгрия в канун Первой мировой войны была, если прибегнуть к научной терминологией, системой с крайне низкой энтропией, то есть балансировавшей на грани распада, и отчасти это чудесное неравновесие унаследовала и послевоенная Австрия. Чудо заключалось в том, что за этот короткий период она дала миру невероятное количество шедевров в области музыки, литературы и философии, и важной частью этого фермента были евреи – Густав Малер, Арнольд Шенберг, Стефан Цвейг, Йозеф Рот, Людвиг Витгенштейн, Карл Поппер и еще множество других.
Но параллельно этому взлету росло темное облако противостояния, сгустившееся в конечном счете в фигуру может быть наиболее знаменитого уроженца Австрии, которому в считанные годы удалось довести энтропию до максимума, а равновесие – до устойчивого состояния, из которого заштатная страна вряд ли уже воспрянет.
Империя, конечно, всегда оставалась утопией, такое количество меньшинств трудно удержать в одной упряжке, где чуть ли не каждый машинально смотрит по сторонам, отыскивая виновника своих реальных или воображаемых бед. Самым сильным зарядом ненависти, обрушившим эту фантастическую постройку, обладал антисемитизм.
У Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города» на руинах пародии на Российскую империю остался губернатор с письмоводителем. В реальной жизни правитель застрелился в дальнем бункере. Но письмоводитель все-таки остался: Грегор фон Реццори.
