События минувших выходных в России мы попросили прокомментировать главу евразийских программ Института американского предпринимательства Леона Арона.
Инна Озовская: Опросы общественного мнения свидетельствуют о беспрецедентно высоком рейтинге самого президента Путина и «Единой России». Казалось бы, власть может позволить себе игнорировать выступления оппозиции. Но минувший уикенд доказал, что это отнюдь не так. Чем вы объясняете сам факт столь жесткого подавления демонстраций?
Леон Арон: Это показывает очень большую неуверенность власти. Отчасти это связано с памятью об «оранжевых революциях», которые остаются для них самым страшным кошмаром. Отчасти это связано с осознанием того, что ограничения на средства массовой информации, фактически полное затыкание им рта, не привело к тотальному оболваниванию людей. Видимо, наверху существуют данные, или это просто инстинкт, что если оппозиции дать волю, то неизвестно что из этого получится.
И.О.: А связано ли это как-то с борьбой за власть, которая, как считают многие ваши коллеги, все сильнее разгорается за кремлевскими стенами?
Л.А.: Бесспорно. Подковерная борьба выплескивается наружу. Письмо Черкесова, арест замминистра финансов – не что иное как проявления интенсивной свары. Ставки невероятно высоки, особенно в денежном отношении, но и во всех других отношениях. А Путин держит всех в напряжении, не желая раскрывать карты, и поэтому у многих сдают нервы, начинается перетасовка альянсов, выбивание кого-то, попытки перетянуть кого-то на свою сторону и так далее.
И вот мне кажется, что с тактической точки зрения удары по оппозиции призваны продемонстрировать недовольным наверху, или тем, кто считает, что их обойдут властью и богатством, что происходит с теми, кто, как говорится, рыпается. То есть когда их обойдут властью и богатством (а кого-то должны обойти – на всех-то не хватит), чтобы они и не помышляли об украинском варианте – о том, чтобы, пойдя ва-банк, сомкнуться с оппозицией, ибо это представляет собой, конечно, самую большую угрозу властям. Хочу еще раз подчеркнуть, что это свидетельствует о серьезной неуверенности властей.
И.О.: Если это так, существует ли некая обратная связь между внутренней и внешней политикой Кремля? Иными словами, считаете ли вы, что воинственный антиамериканизм президента Путина объясняется не только планами США разместить элементы ПРО в Восточной Европе, а и положением дел в стране?
Л.А.: Конечно. Многие в Вашингтоне принимают за чистую монету все эти параноидальные измышления о якобы неминуемой опасности для России из-за поползновений НАТО. В действительности идет возврат к традиционному советскому варианту, когда внешняя политика в момент внутренних распрей и неуверенности практически исчезает как самостоятельная область правительственной деятельности и правительственного мышления, и переходит на обслуживание внутренней политики. С военной точки зрения все эти фантазии абсолютно нерациональны, потому что ничего из того, о чем говорят российские лидеры (включая главным образом верховного лидера), ничем не грозит России.
И.О.: Не кажется ли вам, что это напоминает риторику времен «холодной войны»?
Л.А.: Да, это типичные обломки «холодной войны», давно, между прочим похороненные, но сейчас извлекаемые на поверхность с целью претворить в жизнь испробованную десятилетиями советскую тактику создания «атмосферы осажденной крепости» в момент внутренних перемен и внутренних дрязг.
Это традиция идет со времен речи Сталина перед избирателями в 1946 году. Он тогда уже, по сути, говорил о «холодной войне», а страна еще надеялась на какие-то послабления, на какую-то свободу. Ну, это было и в конфликте между Хрущевым и Кеннеди в 1961 году в Вене, когда Хрущев шатался внутри страны, и с Андроповым, когда сбили самолет 1 сентября 1981 года... Все это делалось для того, чтобы показать, что те, кто в Кремле, – они власть держат и будут ее отстаивать. А запугивать народ в этой ситуации – дело полезное. И мне кажется, что только этим вызваны совершенно странные, необоснованные страхи.
И.О.: Но ПРО и расширение НАТО – проблемы для России не новые. Все эти реалии существовали и в 90-е годы. Именно тогда произошло расширение НАТО, и тогда говорили, что Договор об обычных вооружениях нужно каким-то образом модифицировать. В чем же различие?
Л.А.: Тогда это обсуждалось спокойно, без истерики, потому что поводов для истерики нет и не было. Уже в начале этого года было ясно, что выдвигается совершенно другая линия пропаганды. Причем, как мы с вами помним, в 70-х годах при Брежневе стыдились говорить о том, что внешние враги собираются разбить Советский Союз на куски, чтобы добраться до его природных богатств. Аналог такой пропаганды надо искать в 50-х, 40-х, даже 30-х годах.
И.О.: Насколько эффективна, с вашей точки зрения, эта пропаганда? Ведь в России выросло новое поколение людей, для которых вся эта риторика должна быть делом далекого прошлого.
Л.А.: К сожалению, в стране, где еще живы в памяти – не мозга, а хребта – воспоминания об ужасах сталинизма, где закрыты рты телевидения и радио противоположных взглядов, нельзя недооценивать того, чего такого рода тотальная пропаганда может достичь. В 90-е годы и в начале 2000-х подобную пропаганду немедленно обсмеяли бы и показали бы как несусветную и по телевидению, и по радио. Да и в Думе, ибо тогда еще существовала реальная парламентская оппозиция. Но теперь, когда ничего этого нет, ситуация иная.
Знаете, Инна, самая большая трагедия сейчас – это то, что мы не знаем, что действительно люди думают. Потому что у оппозиции нет возможности выражать свое мнение, опросы общественного мнения становятся все более подозрительными, и мы, к сожалению, возвращаемся к доперестроечному времени, ко времени до 1985 года.
