Критика наградила его целым рядом эпитетов: «виолончелист высоких оборотов», «монстр струнный», «музыкант исключительного темперамента и техники», «один из лучших виолончелистов планеты»… И это все о нем, Бориславе Струлеве.
Сергей Москалев: Борислав, ты давал интервью «Голосу Америки» лет пять назад. Что сейчас у тебя? Некоторые критики уверяют, что твой друг-мегазвезда классический пианист Денис Мацуев и ты поражены одной и той же бациллой – джазовой. Вот прямо в таких медицинских терминах и выражаются. Будь любезен, расскажи: какова история болезни? Кто кого из вас, классиков, заразил джазом?
Борислав Струлев: На самом деле, конечно, это действительно правда – что Денис мой друг, и что он потрясающий музыкант, и что у нас обоих любовь и пристрастие к джазу. А история такова: когда Денис переехал в Москву из Иркутска, мы с ним познакомились – учились в одной школе, ЦМШ при Московской Государственной консерватории. И так получилось, что мы оказались в одной совершенно уникальной программе «Новые имена». Мы выезжали за границу в довольно тяжелые годы, и был у нас номер с Денисом – мы играли Гершвина, фрагмент из «Порги и Бесс». Все это зародилось с его подачи, я просто попробовал… Дело в том, что виолончель и джаз…
С.М.: То есть виолончель – это не джазовый инструмент?
Б.С.: Это абсолютно не джазовый инструмент. Я как бы придумал новый стиль, грубо говоря, играю джазовые композиции на виолончели. По структуре инструмент этот для джаза не создан, но я это делаю, вот такой парадокс.
С.М.: У вас какой то совместный проект с Мацуевым?
Б.С.: У нас есть совместный проект.
С.М.: Именно джазовый?
Б.С.: Именно джазовый. Мы играем шоу с нашим, как его называют в России «сакс-символом» – Гараняном. Потом, только что в «Карнеги-Холл» я был приглашен на уникальный совершенно трибьют Оскару Питерсону, где я был единственный русский классический виолончелист среди совершенно невероятной джазовой плеяды музыкантов, таких как Эдди Брейтуотерс, Марсалис, легендарный Кларк Терри – близкие друзья Оскара Питерсона. И для меня это была огромная честь, тем более, что играл я попурри, специально написанное для меня Роджером Каллоуэем, называется «Свит Лорейн». Вот так, мою виолончель, кроме классических залов, заносит и на такие потрясающие, уникальные джазовые проекты.
С.М.: Не обвиняют ли тебя, что ты предаешь интересы классической музыки, ныряя в шоу-бизнес?
Б.С.: Абсолютно нет. На мой взгляд, есть музыка хорошая, есть музыка плохая. Великий пианист Байрон Джейнис – его роль в моей биографии ключевая – привез меня в Америку в 1994 году, я играл с ним в Карнеги-Холле сонату Шопена . Джейнис был студентом Владимира Горовица. Так вот, он мне говорил, что когда он, Джейнис, играет Баха или Моцарта, то представляет себе Гершвина, а когда играет более легкую музыку, то представляет себе… Баха или Моцарта. За какие-то пять лет я сам просто почувствовал, что благодаря исполнению такого уникального необычного жанра я ощущаю себя… Нет, я не джазовый музыкант, но я почувствовал, что я имею какую-то энергию «энтертейнера»...
С.М.: Борислав, твой друг Денис Мацуев в одном из интервью сказал, что классическая музыка умирает и что она, в общем, отчасти живет уже по законам шоу-бизнеса. Ты тоже так считаешь?
Б.С.: Классическая музыка всегда была для очень узкого круга людей. Россия славится громадной любовью композиторам, к традиции, к великим музыкантам, и это действительно то, чем мы можем гордиться. И я надеюсь, что наша богатейшая культура никогда не умрет. Но сейчас мы перешли в XXI век, и все как-то изменилось…
С.М.: И вот британский журналист Норманн Лебрехт в книге «Кто убил классическую музыку?» написал: «Стадионный подход, узкий круг произведений, голая техника». Не так ли?
Б.С.: Этот критик отличался всегда своим определенным независимым мнением. Если мы вспомним Пабло Казальса, который играл на стадионе сюиты Баха, то я не вижу ничего в этом плохого: это только приносит людям огромную радость, наслаждение и гордость.
С.М.: Тут ведь вопрос в том, не отражается ли это на самом качестве классической музыки. Что бы мог ты возразить пианисту Николаю Петрову, который сказал: «Молодых учат лихо играть, но вот слезы на глаза не наворачиваются?»
Б.С.: В принципе я с ним согласен, это все идет от того, что пласт великих педагогов и потрясающих людей, которые могут чему-то научить, потерян. Многие умерли, многие уехали в тот же самый Китай – там миллион пианистов, миллион скрипачей, тысячи школ, на музыке люди делают огромный бизнес, и поэтому люди уезжают из консерваторий, из России. Да, и то, что сказал Петров, про слезы, – это очень редко бывает, но это бывает. И будем надеяться, что придут потрясающие молодые музыканты, которые искренне будут любить музыку и себя в ней воплощать.
С.М.: Еще добавим оборотов: есть мнение, что музыканту надлежит держаться в стороне от власть имущих, а ты то в Кремль приглашен, то на форуме в Лондоне, то в присутствии мэра Нью-Йорка выступаешь…
Б.С.: Я страшно рад, что люди высокого политического уровня не забывают о музыке, нуждаются в ней и приглашают. И у меня есть гордость, что я вхожу в такой круг музыкантов, и гордость за то, что я именно русский музыкант, и играю я на современном русском инструменте.
С.М.: Опыт становления как музыканта прошел у тебя на Западе. Вот знаменитый Темирканов сказал: «Если бы меня не было там, на Западе, меня бы не было в России». Ты согласен? Почему так происходит?
Б.С.: Дело в том, что недаром же у нас есть такие пословицы, которые переходят из уст в уста: «Хорошо там, где нас нет». То есть всегда человек, который приезжал из-за границы в Россию, вызывал интерес. Это есть, было и будет. Да, я закончил музыкальную школу в Москве, потом консерваторию в Манхэттене и много играл по всему миру… И так получилось, что Денис Мацуев пригласил меня на свой фестиваль «Крещендо» в России.
С.М.: То есть ты живешь в Нью-Йорке, он тебя пригласил?
Б.С.: Да. Два года назад я приехал в Россию, первый раз после 1994 года. До отъезда в Америку я очень много гастролировал по России, с тем же Денисом мы объездили весь Дальний Восток, мы застали тогда еще живого Вадима Козина в Магадане, для него мы играли, и он нам пел, без единого зуба, в валенках... Такое никогда не забывается. Для меня вообще был страшный шок увидеть новую Россию: новые правила, новые люди… Для музыканта это страшно важно – иметь такие огромные эмоциональные всплески.
С.М.: Но вот опять же Мацуев говорит, что российскую публику надо брать кровью, то есть неимоверным трудом – за год ее не завоюешь… Так? Отличается ли западный зритель от российского? Если да, то чем?
Б.С.: Ну, естественно, отличается. Дело в том, что я же родился в Москве, я русский музыкант, и, конечно, приехав, отучившись 7-8 лет в Нью-Йорке, работая на Западе, выйти на сцену Большого зала Консерватории, где я играл еще ребенком, – это, конечно, берет очень много душевных сил. Дело в том, что русская публика не то что избалована, она очень искушенная, и может тебя, как Лемешева, на руках носить, а может изничтожить за секунду. То есть, эта такая страшная как бы любовная интрига между исполнителем и публикой.
С.М.: Ну, а мобильники не достают на концертах, иногда все-таки звучат?
Б.С.: Звучат, и на Западе иногда тоже можно столкнуться с этим. Сейчас это все как-то сходит на нет, но у меня была написана даже специальная пьеса на тему «Nokia», на бис можно сыграть… и люди улыбаются… Все образуется. Я был только что в Алма-Ате с потрясающими концертами, там приходит по 4-5 тысяч в зал.
С.М.: На концерты классической музыки?
Б.С.: И на концерты классической музыки, и на наше уникальное шоу «Классика и джаз», где мы играем и классические хиты, и джазовые. Народ любит, ценит, понимает. И я надеюсь, что вот эту нашу программу с Денисом, и с нашими друзьями – Андреем Ивановым, потрясающим контрабасистом, Дмитрием Севастьяновым – ударником, и конечно же с Гараняном, я смогу привезти и показать в моем любимом Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и сыграть на хорошей шикарной сцене.
С.М.: А кроме этого проекта, какие у тебя еще намечаются?
Б.С.: Сейчас, поскольку я стал очень много ездить, то устраиваю такие политического уровня мероприятия…
С.М.: Это что значит – политического уровня мероприятия?
Б.С.: Вот День России, скажем, двухсотлетие русско-американских дипломатических отношений… Праздник проходил на яхте, 2000 человек, среди гостей – бывший губернатор Патаки, приехал Церетели, была изумительная музыкальная программа. Я надеюсь, что это станет ежегодным мероприятием. Очень много было американцев…
С.М.: Борислав, есть ли точный рецепт достижения успеха в профессии?
Б.С.: Я думаю – любить сильно музыку, быть честным человеком, оставаться преданным друзьям, потому что музыкальный мир очень коварный. Ну и, конечно, нужно работать, работать и работать. Без этого невозможно.
С.М.: А какой зал ты считаешь самым таким мистическим для себя?
Б.С.: Я не задумывался на эту тему. .Конечно, есть какие-то определенные четыре-пять залов мира, они как святыни, храмы…
С.М.: Намагничены?
Б.С.: Намагничены, потому что ты выходишь – и ты знаешь, что в этом зале, по этой сцене ходил Ростропович, бывал Шостакович, сидел в своем знаменитом четвертом ряду. И в «Карнеги-холл» только что я выходил на сцену, зная что там стояли и Тосканини, и Сигетти… Это вводит музыканта в такую страшную адреналиновую ситуацию, эмоциональный выплеск, конечно…
С.М.: Кто твои авторитеты в музыке, кого ты сам считаешь лучшим?
Б.С.: Сотни, сотни потрясающих музыкантов. Это не только струнники, это и дирижеры, и пианисты. Я родился в очень вокальной семье – мой дедушка был певец-баритон, первый исполнитель всех песен Соловьева-Седого, и дядя мой – Олег Ануфриев, и папа мой – певец, основатель потрясающего хора – Государственного Московского камерного хора под управлением Евгения Минина. Я мечтаю, чтобы они приехали и показали свою программу в Америке. Хор был здесь единственный раз, в 1976 году, в году, когда я родился. Для меня вся музыкальная сфера, конечно, связана с голосом. Мой подход к игре на виолончели – это пение, это вокализация, а не струнные штрихи.
С.М.: Борислав, в каких проектах, помимо концертных, ты еще принимаешь участие?
Б.С.: Я участвовал в этом году в разных кинопроектах, в Париже, у меня там хорошие друзья, пишут чудную музыку, и я с ними сотрудничаю. Только что в Светлогорске был кинофестиваль, где я познакомился с продюсером фильма «Изображая жертву»: это был потрясающий фильм, его показывали и в Нью-Йорке, меня пригласили поработать с нашими режиссерами. В Америке, в Нью-Йорке мы делаем пару фильмов, не могу говорить, пока они не вышли.
Недавно я выступал в очень необычном проекте с поп-певицей , познакомился с рэперами, и кто знает, если выйдет диск звезды рэпа и против какой-то из песен вы найдете имя Борислав, то, не правда ли, довольно забавно будет?
С.М.: Борислав, еще несколько слов о проекте, который у тебя в Нью-Йорке, он называется «Воскресения…»?
Б.С.: Да, «Русские воскресения», «Russian Sundays» – это такая уникальная программа, которая представляет и музыкантов, и поэтов, и политиков. Я радуюсь, потому что именно у американцев есть вот такая огромная жажда общения, любви к России, они хотят больше знать о стране, и все это происходит под эгидой «Ninety-Second Street Y» – это потрясающая совершенно организация. У них не так просто появиться с новой программой – все расписано. Там бывают знаменитые актеры, политики, выступают с лекциями, у них замечательный «Кауфман-холл» - зал с отличной акустикой, один из центральных залов Нью-Йорка, и вот там мы проводим нашу программу. У нас есть несколько человек – организаторы этих «Воскресений», и я один из них. Я специально даже привез из Тулы самовар на сто человек, и до концерта, и после у нас чаепития, в русской традиции, с сахарком и пряниками.
С.М.: Борислав, ты много гастролируешь, можно ли сказать о тебе, что «Борислав Струлев – человек мира»?
Б.С.: Ну, думаю, что можно. Но я очень скромный, я так не считаю, я не поп-звезда, я просто виолончелист, и моя задача – сокровенно отдаваться произведению и радовать людей. Мой инструмент, виолончель, – один из самых трогательных и уникальных инструментов, на котором можно играть и классику, и джаз, и рэп. И поэтому…
С.М.: Поэтому тебя и называют «виолончелистом высоких оборотов».
Б.С.: Да. (смеется).
