Англичанин Найджел Гамилтон – автор книг о жизни фельдмаршала Монтгомери и ранних годах Джона Кеннеди, а также многотомного жизнеописания Билла Клинтона (пока вышли два первых тома), к тому же он был какое-то время директором Британского биографического института. Поэтому вполне естественно, что он написал книжку об этом популярном жанре и назвал ее просто: «Краткая история биографии» [Nigel Hamilton Biography: A Brief History, Harvard UP].
Книжка как книжка. Основная идея проста: мы лучше понимаем самих себя, читая о других людях. Поэтому все так любят читать жизнеописания. Поэтому биография должна как можно более откровенно, без утайки рассказывать о жизни замечательного человека.
Конечно, то же самое можно сказать и по-дpугому: люди любопытны, обожают сплетни и им нравится судить других. Если уж настаивать на полной откровенности, то второй вариант, на мой взгляд, честнее.
Давайте даже оставим в стороне книжки про звезд шоу-бизнеса и членов британской королевской семьи. Возьмем биографии знаменитых писателей, ученых, общественных деятелей, написанные серьезными авторами с учеными степенями. Из какого материала они строятся? Меньше всего из трудов и публичных высказываний героев. Прежде всего – из частной переписки, личных дневников, интимных воспоминаний близких герою людей. Биографы ищут скрытые факты, высказывания, зачастую противоречащие установившемуся образу их героя, его публичным высказываниям. Предполагается, что таким образом восстанавливается истинный характер, что таким образом углубляется наше понимание созданного великим человеком.
Вот, к примеру, только одно предложение из книги Найджела Гамилтона. В нем говорится об Альбере Камю и его самом известном романе «Чужой»:
«Изображенный с беспощадной откровенностью как экзистенциональный, совершенно ординарный и прямолинейный тип в мире, лишенном достоверного Бога, антиромантический антигерой Камю принес автору известность, Нобелевскую премию, целую коллекцию красивых любовниц и раннюю смерть в автомобильной катастрофе по дороге в Париж на встречу с тремя из них».
В этом предложении, как в капле воды, отражается все, что, на мой взгляд, проблематично в биографическом жанре. Вроде бы получается трагично и изящно: мир вне Бога и морали, красивые любовницы, внезапная смерть… Но на самом деле здесь ничего не сказано ни о писателе, ни о том, что и как он написал. Ведь по несколько миловидных подружек имели в 1960 году многие французы. И наверняка кто-то из них попал в ДТП. Но написал «Чужого» только Камю.
Не только скандальные или нескандальные обстоятельства личной жизни (и смерти) не имеют pешающeго значения для понимания личности, но и предпочтение, отдаваемое скрытым высказываниям, – в письмах, дневниках, дружеских беседах, – весьма сомнительно. Даже знаменитые люди не всегда пишут правду в письмах. Даже великие личности иногда дают в дневнике волю раздражению и усталости.
Вспоминается полемика, разгоревшаяся в эмигрантской прессе лет двадцать тому назад. Израильский журнал «22» опубликовал письмо Александра Ивановича Куприна яро антисемитского содержания. Разбушевавшись в связи с каким-то эпизодом тогдашней литературной жизни, писатель излил поток брани на своих коллег еврейского происхождения, а заодно и на весь еврейский народ. Что важнее для биографа Куприна – это личное письмо или классический рассказ «Гамбринус», написанный с любовью к герою-еврею и с омерзением к погромщикам? Почему мы должны считать, что то, что писатель старается скрыть или забыть, важнее, чем то, в чем его мысль и талант выразились с наибольшей полнотой?
Для меня все это не академические вопросы. В прошлом году я выпустил литературную биографию Иосифа Бродского. Когда я ее писал, я полагал, что цель и оправдание этой книги – помочь читателю глубже, полнее понять созданное поэтом. Я не могу жаловаться, книга в основном была принята хорошо. Но в некоторых рецензиях звучала и нотка разочарования: мало рассказано о перипетиях семейной жизни моего героя, о его поведении в быту. Меня даже упрекали, что я намеренно скрываю что-то. Одна тетка озаглавила свою рецензию: «Знаю, но не скажу»…
О, это неистребимое, отмеченное Пушкиным желание доказать, что великий человек «мал, как мы, мерзок, как мы»... На что Пушкин, как известно,: «Врете, подлецы!..»
