Мой собеседник, житель Чикаго, – автор пьес, рассказов, стихотворений, эссе, изданных на Западе и в России. Его пьесы ставились на театральных подмостках и в Новом, и в Старом свете. На его стихи написаны музыкальные произведения. Вышедшие на русском языке книги Михаила Бермана-Цикиновского «Дом у озера», «У времени взаймы», «Гуси-лебеди» повествуют о поколении, называемом часто «третьей волной» российской эмиграции. С нее мы и начали разговор.
Сергей Москалев: Михаил, ваша первая профессия - врач. И, как заметил однажды Василий Аксенов, тоже врач по первой профессии: «Эмиграция – это похороны, после которых жизнь продолжается дальше». Как сложились эти «похороны» и, соответственно, «жизнь после смерти» в эмиграции в вашем случае?
Михаил Берман-Цикиновский: Прежде всего должен сказать, что похороны кончились. Да, было тяжело в первые годы, не было надежд на возвращение на родину. Были затруднительны контакты с людьми, были несуразицы в бытовом плане. Но прошло 15 –20 лет, и ситуация изменилась. Сегодня эмигранты стали ездить в родные места, восстанавливают человеческие связи. Я, например, могу говорить часами со своим братом, который в Харькове; с прекрасным художником из Москвы Андреем Сальниковым - блестящий человек, иллюстратор книг; с режиссером Андреем Праудиным; с автором сценария по моим рассказам Наталией Скороход. Все это конечно делает жизнь насыщенной и интересной. И ни о каких похоронах речи не идет.
С.М.: Но ведь были определенные трудности. Вы врач, вам пришлось защищать здесь диплом?
М.Б.: Да, это тоже осталось, к счастью, позади. Были очень тяжелые годы, я как-то сравнил больничную резидентуру в Америке с курсом молодого бойца на протяжении трех лет…
С.М.: Но сейчас, насколько я знаю, у вас своя практика в Чикаго?
М.Б.: Да, у меня два офиса. Я получил лицензию-разрешение на врачебную практику в 1981 году, сейчас 2007 – двадцать шесть лет минуло. Конечно, сейчас мне проще, практика отработана.
С.М.: Как вам удается сочетать медицину с литературой?
М.Б.: Я всегда был поэтически настроен. Но в СССР не опубликовал ни одной книжки, писал в стол. Когда я приехал в Америку, ностальгия побудила начать наговаривать на диктофон воспоминания. Я чувствовал, что пройдет 10, 15, 20 лет, и я все забуду, а ведь это моя жизни. Тогда, правда, я не видел себя ни прозаиком, ни драматургом. Но было какое-то предчувствие…
С.М.: Значит, главным побудительным мотивом стала ностальгия?
М.Б.: Я начал писать пьесу. «Чехов на Диване» –моя первая вещь. Толчком послужил приход одной пациентки. Люди в первые годы эмиграции - злые, в том смысле, что мы неприкаянные, никому не нужны. И на этом фоне рождались какие-то совершенно дикие идеи, приклеивались ярлыки. Эта женщина сказала, я помню хорошо, что мол даже Чехов был антисемит. Конечно, я возразил. Чехов - мой любимый писатель, так жаль, что он умер рано от туберкулеза, тоже врач, тут была как бы моя профессиональная любовь к Чехову – писателю, коллеге, человеку...
Я начал изучать написанное о нем, поднял литературу. Но прошло еще 10 лет прежде чем я вернулся к этой теме и написал эту пьесу «Чехов на Диване». Диван - это улица в Чикаго, где поселилось много эмигрантов из СССР, ее английское название Devon avenue, а произносятся «диван», как софа. Я подумал, что если бы Чехов оказался в эмиграции и работал врачом…с этого и пошло. Затем я написал еще четыре пьесы…
С.М.: Да, у вас есть произведение «Русский из Чикаго», видимо, по мотивам ваших рассказов – история чикагского доктора и ее пациентов. Эта постановка имела успех в Петербурге. В чем нерв этой драмы?
М.Б.: Я старался впрыснуть туда и юмор, и любовь к людям, и ностальгические мотивы… все это переплелось, плюс моя личная жизнь…
С.М.: Там героиня совершает достаточно безумные поступки. Это тоже в какой то степени автобиографично?
М.Б.: Да- да, я их тоже совершал… Это была моя жизнь, семейная драма - как я влюбился, все это в разных рассказах, с разными героями.
С.М.: Как вам кажется, почему эта тема в пьесе «Русский из Чикаго» вызвала интерес в современной России?
М.Б.: Очень интересный вопрос. Как смотрят на нас, эмигрантов, какими глазами? Я передал рассказы режиссеру Анатолию Праудину, к работе подключилась сценарист Наталия Скороход, она разъяла и снова соединила тексты, а мне было очень любопытно наблюдать, как преломляется наша жизнь в глазах россиян. Как они нас видят, наши соотечественники? Я следил за тем, как реагируют люди в зале: вздохи, смех, комментарии… Это - захватывающе, это то, что приводит автора к писанию драматических произведений.
С.М. Вы часто бываете в Петербурге. Как вы оцениваете театральный процесс в России?
М.Б.: Замечательно! Здесь в Америке, те, кто вовлечен в русскую культуру, в русский язык, испытывают гигантский голод. К сожалению, многие из тех, кто приезжает сюда на гастроли, я не хочу называть фамилии, лишь эксплуатируют свою бывшую известность. Но когда приезжаешь в Петербург, в Москву, видишь замечательный европейский уровень театра. Я бываю в Париже, смотрел «Комеди Франсэз», но Петербург интересней.
С.М.: А чем интересна театральная жизнь в Чикаго?
М.Б.: У нас есть русский театр, он долго поднимался. Они сейчас приглашают, как правило, московских режиссеров. Кстати, недавно они попросили у меня пьесу, может быть поставят. А петербуржцы привезут «Русские в Чикаго» сюда, так что мне предстоит веселое соревнование. Возможно.
С.М.: В ваших произведениях много тонкого юмора, самоиронии, а ведь сокровенный источник юмора не в радости, а в печали. Откуда она?
М.Б.: В самой человеческой природе есть печаль, чувство вины за то, что не может быть всеобщего счастья. Не то, что ты крадешь счастье у одного и добавляешь другому. Но для печали много причин в мире. Если ты пишешь, значит, ты открыт людям, тебя тревожат людские страдания.
