Сэмюэл Беккетт родился сто лет тому назад в момент колоссального взрыва литературной активности в Ирландии. Одновременно эта небольшая страна дала миру Оскара Уайльда, и Джеймсa Джойса, создателя «Дракулы» Брэма Стокера, великого поэта Йейтса и драматургов Джорджа Бернарда Шоу, Джона Синга и Шона О'Кейси. Можно сказать, что Беккетт в одиночку составил следующее поколение, унаследовав комический гений Уайлда, мифотворческий талант Джойса, символизм Йейтса и Брэма Стокера и сценическое мастерство плеяды драматургов. Был он, однако, не простым продолжателем традиции, а создателем на ее основе совершенно новой художественной парадигмы, соответствующей веку двух мировых войн и атомной бомбы.
Биограф Беккетта Колм Тойбин в предисловии к юбилейному изданию пишет о событии, сыгравшем решающую роль в формировании уникального художественного мира Беккетта. Оно имело место в 1935 году. Беккетт в Лондоне пошел на лекцию Юнга. Великий психоаналитик говорил об одной интересной пациентке. Позднее Беккетт устами одной своей героини так рассказывал об этом: «То, что он сказал, и то, как он это сказал, преследует меня с тех пор… После того, как он покончил с рассказом о девочке, он стоял неподвижно некоторое время, целых две минуты, я полагаю, глядя вниз, на стол. Потом он вдруг поднял голову и воскликнул, словно получив откровение: "Беда с ней была та, что она так никогда и не родилась!"».
Для Беккетта с его глубоким интересом к состоянию небытия, бессознательности и безъязыкости это действительно стало откровением. В его прозу и драматургию пришли персонажи как бы не вполне рожденные, обреченные на почти комическое отчуждение. Человеческое сознание интересовало Беккетта как форма комедии, переходящей в трагедию, а логика и вовсе была для него преступлением, и своих персонажей, которые становились на преступный путь логического мышления, он наказывал, предлагая им бесконечное количество абсурдно-логических выводов. В декартовом «Я мыслю – следовательно, существую» Беккетт ставил под сомнение «следовательно». Причинно-следственная связь – это кошмар, от которого его персонажи пытаются очнуться.
С «я мыслю» он тоже расправлялся безжалостно. Самые комические моменты «В ожидании Годо» и других произведений Беккетта связаны с попытками персонажей думать. Это занятие оказывается скучным и ненужным. Владимиру и Эстрагону не нужно думать для того, чтобы существовать, или существовать, чтобы думать. Они существуют про привычке и ощущают свое существование благодаря телесным недомоганиям. «У меня чешется – следовательно, я существую».
Иногда Беккетта называют учеником Джойса. Он действительно познакомился с Джойсом в Париже в 1928 году, перевел на французский часть «Поминок по Финнегану», и его первой опубликoванной работой было эссе о Джойсе, но на самом деле творчество Беккетта полярно джойсовскому. Незадолго до смерти сам Беккетт говорил своему биографу: «Джойс как художник стремится к всеведению и всемогуществу. Я работаю с неведением и бессилием… Мои небольшие исследования – они в той области бытия, которую художники всегда отвергали как бесполезную для искусства, как по определению с искусством несовместимую».
В стремлении найти адекватное выражение беспомощности и алогичности одинокого человеческого существования Беккетт дошел до того, что отказался от родного языка. В 1937 году он писал: «Становится для меня все труднее и все бессмысленнее писать по-английски. И все больше и больше мой родной язык кажется мне завесой, которую нужно разорвать, чтобы добраться до чего-то (или до Ничего), спрятанного за ней». Он стал писать на французском – именно потому, что считал этот язык менее склонным к поэтическим излишествам, чем английский.
И все же его желание добиться абсолютной нейтральности, монотонности выражения, которое соответствовало бы его пост апокалиптическому видению мира, никогда не осуществилось. В попытках избавиться от стиля он создал новый стиль, убийственно точный и остроумный. Как сказал о нем один критик: «Он стремился оставить пустоту пустой, и в то же время наполнить ее эхом множества голосов».
