Парламентская ассамблея Совета Европы на днях приняла к рассмотрению заявление о том, что новый российский закон о неправительственных организациях не соответствует критериям Совета Европы. В последние дни этот закон активно обсуждается в средствах массовой информации Запада. По просьбе Русской службы «Голоса Америки» ситуацию исполнительный директор российского движения «За права человека» Лев Александрович Пономарев.
Семен Резник: Чем обеспокоен мир, и вы лично, и ваше движение, в связи с принятием этого закона?
Лев Пономарев: Главное, чем этот закон угрожает, – это тем, что неправительственные организации, в первую очередь правозащитные, как бы лишаются презумпции невиновности. Закон считает, что за ними надо надзирать, подобно тому, как надзирают за условно осужденными или когда осуждают на поселение в колонии. Осужденный живет в поселке как бы свободным человеком, но он обязан пять раз в день отмечаться. В похожие условия новым законом сейчас поставлены правозащитники в России.
Регистрирующему органу разрешено приходить в неправительственную организацию и проверять, как она тратит свои деньги, полученные, кстати сказать, не у российского государства, а от западных фондов или от какого-нибудь частного жертвователя. Регистрирующий орган будет проверять, как эти деньги тратят, – тратят ли их в соответствии с грантом или же они идут куда-то в сторону. Это – возможный ежедневный контроль, на основе которого ничего не стоит сфабриковать любого рода обвинения.
И, конечно, мы возмущены этим. Мы не можем с этим согласиться. Мы обсуждаем, каким образом мы можем избежать этого ежедневного надзора. В частности, мы уже обращаемся в Конституционный Суд, в международные органы, объясняем им, что произошло, и ждем от них поддержки. И мы будем каким-то образом реагировать, может быть, бойкотировать этот закон. Мы еще не выработали окончательную форму нашего сопротивления. Но покорно подчиняться такому узаконенному произволу мы, конечно же, не должны. Если мы ему подчинимся, то мы станем составной частью несправедливо организованного общества. Мы в нем не сможем независимо работать для российских граждан, для гражданского общества России.
С.Р.: А если вы не будете подчиняться, то власть, очевидно, может вас ликвидировать?
Л.П.: Видимо, главная цель инициаторов этого закона – лишить нас эффективности. Сейчас правозащитные организации – это мощный инструмент помощи, в основном, социально незащищенным гражданам России. У нас работают приемные, которые принимают сотни и тысячи человек по всей России и оказывают юридическую помощь и общественную поддержку. Мы ведем переписку с государственными органами. Вот на это идут деньги. Нужно, чтобы люди профессионально работали, – профессиональные юристы, которые консультируют людей, профессиональные администраторы, профессиональные секретари, которые ведут переписку с государственными органами. И мы таким образом влияем на граждан России. Они видят, что мы работаем на них, и поэтому они нам доверяют.
Но так как мы оппонируем государству, которое у нас строится и о котором я бы сказал, что это – авторитарное, тоталитарное государство, то оно начинает нас бояться, оно боится нашего влияния на граждан, нашего политического влияния, хотя впрямую мы политикой не занимаемся. Оно все время боится чего-нибудь похожего на «оранжевую революцию». Власти так рассуждают: раз российские граждане доверяют правозащитникам, а те нас разоблачают, то в какой-то момент может произойти «оранжевая революция», и этих правозащитников сделают руководителями страны. Как я думаю, примерно по такой схеме рассуждают кремлевские стратеги.
С.Р.: Но ведь в этом законе речь идет главным образом о финансировании из иностранных источников. Вы финансируетесь из иностранных источников?
Л.П.: Ну конечно. Девяносто пять процентов правозащитных организаций, в том числе моя организация, финансируются иностранными и международными фондами. Конечно, было бы лучше, если бы российские предприниматели создали соответствующие фонды, которые бы предоставляли деньги правозащитным организациям. Но на сегодняшний день российский бизнес не выделяет денег правозащитным организациям.
С.Р.: А почему?
Л.П.: Тому есть две причины. Во-первых, в нынешней фазе развития демократии в России еще не наступил такой момент, когда автоматически будут создаваться такие фонды. А во-вторых (и это важнее первой причины), когда еще при Ельцине процесс возникновения таких фондов едва-едва начался, при Путине его сразу приостановили, а особенно решительно прекратили, когда посадили Ходорковского.
С.Р.: То есть предприниматели боятся давать деньги, чтобы не оказаться в конфликте с властью?
Л.П.: Да, бесспорно. Они боятся. Поэтому у правозащитных организаций был единственный источник финансирования – за счет международных фондов. И его сейчас ликвидируют. Если власть добьется своего, то нас ждет следующее: мы, правозащитники, превратимся в диссидентов, в классических диссидентов советского периода. Я подчеркиваю, что нынешние российские правозащитники не являются диссидентами. Мы ежедневно занимаемся конкретной большой работой, а деятельность советских диссидентов ограничивалась информационной работой. И мне, видимо, теперь не придется работать в приемной моей организации, а я буду на своей кухне устраивать пресс-конференции для иностранных журналистов. Может быть, это тоже будет достаточно эффективно. Но это будет уже другое занятие. Напрямую помогать российским гражданам мы уже не сможем.
С.Р.: Спасибо за ваш интересный и эмоциональный рассказ.
Л.П.: Спасибо за интерес к нам.
