Семидесятые годы двадцатого века я как-то не заметил. Слишком был занят личными делами. В самом начале десятилетия сильно болел. Потом практически сменил профессию – всерьез занялся писательством. В середине десятилетия и вовсе переменил жизненные обстоятельства – переехал в Америку. И только в конце декады, в 1979 году, бурный период кончился для меня. Я осел на севере Новой Англии, где живу и работаю до сих пор.
Поэтому я с посторонним любопытством отношусь к целой серии писаний, посвященных семидесятым. Это книга известного Френсиса Фукуямы «Великий прорыв» [Francis Fukuyama The Great Disruption, Free Press], книги менее известных Дэвида Фрума «Как мы сюда попали, или семидесятые» [David Frum How We Got Here: The70s, Basic Books] и «Семидесятые» Брюса Шулмана [Bruce Schulman The Seventies, Basic Books].
Проблема с этими сочинениями, в каждом из которых имеются любопытные наблюдения и размышления, состоит в том, что они написаны людьми, которые именно в семидесятые годы начинали взрослую жизнь. В тот период их ум, по словам одного критика, был еще достаточно податлив, чтобы поддаваться впечатлениям, и уже достаточно крепок, чтобы удерживать их. Все они так или иначе описывают семидесятые годы, как переходный период, период формирования нового общества. Но возникает сильное подозрение, что специфически переходным, формирующим это десятилетие было в их жизни, а вообще-то оно не более переходное, чем любое другое.
Конечно, если сравнивать десятилетия, как сравнивают поп-звезд, куда более знаменитым и скандально знаменитым остается предшествующее, шестидесятые. Но тут вот что надо учесть, хотя «шестидесятниками» именуют себя те, кто к 1960 году входил в пору ранней юности: генерировали идеи и практически возглавляли бунты бурного десятилетия не они, а люди постарше. Когда на суде в Чикаго в 1968 году судья спросил у лидера радикальных экстремистов Абби Хоффмана год рождения, Абби ответил: «1960-й». Но на самом-то деле он родился в 1936-м и призывал молодежь к восстанию, будучи уже далеко не юношей. То же и Глория Стейнем – кумир и идеолог феминизма 60-х годов. То же и другой радикальный лидер Джерри Рубин, и т.д., и т.п.
А вот сами-то юные «шестидесятники», хотя и шагали в колоннах, и скандировали лозунги против войны во Вьетнаме, против военно-индустриального комплекса, против бюстгальтеров, за свободную любовь и свободную марихуану, были скорее поколением учеников, последователей, болельщиков, чем генераторами идей. Когда настал их черед выйти на авансцену истории, они определили, согласно Фруму и Шулману, довольно беспорядочный, хаотический, растерянный облик семидесятых.
И Фрум, и Шулман пишут о семидесятых годах как о периоде, когда неудачи во Вьетнаме, убийство Кеннеди и Уотергейтский скандал, приведший к импичменту президента Никсона, подорвали доверие американцев к правительству, а всемирный нефтяной кризис, инфляция, распространение наркомании и всегда сопутствующей ей преступности привели к растущему ощущению, что страна находится в состоянии упадка. Реагировали на это семидесятники достаточно пассивно (хотя в тот момент им казалось, что они совершают решительные шаги) – они стали разбегаться в приватные укрывища, в группы «по интересам», как говаривали советские культработники. Они уходили в расовые и этнические движения, в феминизм, в объединения по сексуальной ориентации, становились экологическими фанатиками и т.п. Расцвет многочисленных субкультур в 70-ые означал распад единой общенациональной культуры. Избранный президентом на последние четыре года смутного десятилетия Джимми Картер только подлил масла в огонь разглагольствованиями о том, что «нация больна». Тоже «хотел как лучше, а получилось как всегда».
Историческая картина, нарисованная Фрумом и Шулманом, точна, но ограничена слишком тесной рамой. Обе книги создают впечатление, что вышеописанные проблемы 70-х годов были исключительно американским явлением. А это неверно и мешает понять подлинный исторический контекст. На самом деле с некоторыми вариациями, но примерно то же самое происходило в то же время во всех индустриально развитых странах – в Швеции и в Италии, в Канаде и в Новой Зеландии… Именно об этом пишет в «Великом прорыве» Френсис Фукуяма, и, сдается мне, его книга предлагает более глубокий анализ эпохи.
Концепция Фукуямы состоит в том, что имел место глобальный исторический эпизод перехода от экономики индустриальной к экономике информационной. «Что было самым значительным социальным следствием этого историко-экономического катаклизма?» – спрашивает Фукуяма и отвечает: «Массовое движение женщин из семьи в ряды рабочей силы». В информационной экономике мускульная сила обесценивается, зато интеллектуальная ценится высоко. Попросту говоря, новой экономике не нужно так много крепких мужиков, как прежде, а вот людей, способных соображать, ей постоянно не хватает, и она начинает переманивать образованных женщин, отрывать их от традиционных занятий, в первую очередь от занятий домохозяйки и матери. Феминизм, таким образом, явление лишь вторичное, поверхностное, эпифеномен, говоря по-научному. Рост числа разводов, распад традиционной семьи, растерянность и неуверенность в будущем, характерные для большинства американских мужчин в семидесятые годы – все, все шло оттуда, от компьютерной революции.
Да, сложное было времечко. Так что я даже рад, что был слишком занят, чтобы это осознать, что начал оглядываться вокруг только уже в 80-е, рейгановские, годы, когда Америка опять заработала, что говорится, на всю катушку.
