Линки доступности

Блицкриг 1941 года: неожиданные мысли о факторе внезапности


Двадцать второе июня 1941 года... Шестьдесят четыре года прошло со дня вторжения гитлеровских войск в Советский Союз. Неудачи Красной Армии в первые месяцы войны в России (да и на Западе) принято относить в большой степени за счет внезапности нападения немцев. Так ли это? Имел ли место фактор внезапности помимо того, что боевые действия начались до объявления войны? И если да, то какова была его значимость? За разъяснением мы обратились к известному американскому историку, сотруднику вашингтонского Центра стратегических и международных исследований Эдварду Люттваку.

Эдвард Люттвак: Да, стратегический фактор внезапности имел место, несмотря на грандиозные масштабы германских приготовлений: три миллиона солдат в частях первого эшелона на всем протяжении от Балтики до Черного моря. Информации было вдоволь, но тем не менее советская армия была практически захвачена врасплох. Почему? Консенсус западных экспертов, сложившийся после многочисленных исследований, гласит: причина – глубокая личная убежденность Сталина в том, что после всех приготовлений Гитлер предъявит ему ультиматум, который он примет и тем самым предотвратит войну.

Ультиматум, по предположению Сталина, должен был быть нацелен на то, чтобы привязать Советский Союз к странам Оси, а именно: требовать увеличения советских поставок нефти и зерна в Германию, подключения советского подводного флота к войне на Атлантике и переориентации промышленных предприятий Украины на удовлетворение военных нужд Германии. (Тема самостоятельного исследования: как могла бы повернуться история, если бы Гитлер предъявил ультиматум и Сталин его принял?)

Для советских авиационных частей неожиданность нападения Германии была трагичной: самолеты передового базирования, лишенные даже примитивного укрытия, были уничтожены на земле. Сама скорость нанесения авиаударов дает решающий результат.

Что касается сухопутных операций, то значимость фактора внезапности варьировала от сектора к сектору: на севере она не была не столь большой, как в центре, где немцам удалось использовать железнодорожные и шоссейные коммуникации для развития очень быстрого наступления.

Евгений Аронов: Важность фактора внезапности мерится скоростью продвижения войск к цели, не так ли?

Э.Л.: Нет, она измеряется, на мой взгляд, не захватом территории, а величиной потерь противника. Потери советских ВВС были катастрофическими, как самолетов, так и летного состава; потери советских сухопутных сил на северных участках фронта были меньше, чем на центральном направлении или на южном направлении, после того, как Гитлер перебросил часть войск, наступавших в центре, на юг для окружения советских дивизий, оборонявших Киев.

Е.А.: На какой срок примерно растянулись последствия внезапного нападения немцев?

Э.Л.: Необходимо отметить, что фактор внезапности действовал в разных плоскостях. Помимо стратегического уровня, шока от обманутых ожиданий относительно ультиматума, который испытал Кремль, был шок оперативно-тактический, которому подверглась советская армия. Вермахт в Польше и во Франции отработал искусство блицкрига с его стремительными и глубокими танковыми прорывами, но советская армия ни оперативно, ни психологически на июнь сорок первого противодействию блицкригу обучена не была. Успешный оперативный ответ оформился только год спустя. И заключался он, в общих чертах, в отказе от удержания линейной непрерывной обороны фронта в пользу создания эшелонированных укрепленных пунктов на главных коммуникациях противника; даже его прорывы на тактическую глубину не были смертельными, так укреппункты мешали нормальному материальному снабжению его войск и не давали им закрепить успех.

Помимо этого, неприятные сюрпризы поджидали советское командование и на чисто техническом уровне, ибо если немцы устранили многие дефекты в своих системах вооружения после кампаний в Польше и во Франции, то Красная Армия была вынуждена делать это по ходу боев.

Сталин не мог предположить, что такой рациональный с его точки зрения политик, как Гитлер, пойдет на заведомо провальную кампанию, которая предполагает снабжение трехмиллионной немецкой армии на всем протяжении от Германии до Москвы. Куда более убедительной казалась точка зрения, что Гитлер блефует. Предположить, что противник, умеющий считать, знающий, сколько у него имеется подвижного состава и автотранспортных средств и какое расстояние ему надо пройти, допустит столь грубые «снабженческие» просчеты, очень сложно. Ошибки соперника ошеломляют порой не менее, чем его блестящие ходы.

Приступ «интендантского безумия» случился с немцами и под Сталинградом. Непонятно, как Гитлер мог надеяться, что снабжение Шестой армии удастся осуществить по одной железнодорожной колее с подспорьем в виде допотопных грузовиков и транспортных самолетов.

Меня как историка удивляют ошибки немецкого командования, но не удивляет особое мужество, безоглядная отвага, с которой сражались советские солдаты даже в безнадежном положении, в котором, скажем, лихие поляки, не говоря уже о рассудочных французах, спокойно капитулировали: к чему продолжать борьбу, когда твое подразделение полностью развалилось? Стойкость русских солдат не была подорвана ни бездарностью обескровленного чистками командования в начале войны, ни дефицитом необходимого оружия и припасов. Тоталитарная сталинская система позволяла исправлять ошибки – да, только в экстремальных ситуациях, но все же исправлять, пусть ценой огромных жертв. И, говоря о неожиданностях войны, это был еще один сюрприз, преподнесенный на восточном фронте Гитлеру, который полагал, что стоит ему пнуть ногою дверь, как вся прогнившая советская система тут же развалится.

Е.А.: Принято считать, что эффект внезапности в случае успеха всегда выгоден той стороне, которая его инициирует. Так ли это?

Э.Л.: Ни один маневр в войне не бывает беззатратным, и эффект внезапности – не исключение. Для немцев в войне с СССР оборотная сторона внезапности была очень значимой: если бы они не сделали ставку на внезапность, а, наоборот, наращивали напряжение, частично раскрыв свои планы через сознательную и систематическую утечку информации и позволив Сталину укрепить границу за счет переброски большого количества дополнительных войск и боевой техники, то шок от первых немецких успехов был бы куда сильнее. А в том, что грандиозность немецких прорывов нисколько бы не пострадала, если бы Сталин, скажем, за три месяца точно знал дату начала войны, я нисколько не сомневаюсь: советское командование по крайней мере до 1942 года не имело ни малейшего представления о том, как противостоять блицкригу, и поэтому советские потери на старте были бы еще крупнее и, кто знает, может быть, решающими. Внезапность нападения немцев была для СССР катастрофой, но отсутствие внезапности было бы еще большей катастрофой.

На войне, как, впрочем, и в других жизненных ситуациях, недостаточно иметь верную информацию: еще надо знать, как ей правильно распорядиться. Если бы Сталин, зная о неизбежности войны, уклонился от лобового столкновения с немецкими армиями и отвел бы свои войска километров на двести пятьдесят от границы, тогда достоверная информация – заблаговременное предупреждение – была бы ему полезна. Но поскольку в июне сорок первого подобная схема ни за что бы не пришла в голову диктатору, то и самые правдивые и наиточнейшие сведения не спасли бы советскую армию от поражений. Напротив, спасло ее, возможно, их отсутствие.

Е.А.: Попутный вопрос: заслуживает ли научного внимания гипотеза, что Гитлер напал на СССР в порядке превентивной меры?

Э.Л.: Я, кажется, понимаю, что питает подобные спекуляции. Если бы советское командование в июне 1941 года осознавало, что такое немецкий блицкриг, оно никогда не стало бы, скажем, выдвигать свою авиацию на передовые рубежи в порядке оборонительной меры, а только в порядке упреждающей, и тогда гипотеза о превентивной войне заслуживала бы рассмотрения. Но нелишне повторить, что советские генералы на тот момент абсолютно не понимали, что такое блицкриг, не понимали, что вступать в соприкосновение с противником, его исповедующим, следует только тогда, когда тот вздохнет, чтобы набрать воздух после многокилометрового броска, и поэтому перебрасывали силы к границе в отчаянной надежде, что это остановит Германию от вторжения, а вовсе не готовясь к нанесению первого удара по сосредоточениям немецких войск. Так что причина передового базирования советских войск скрывалась в оперативной ошибке командования, а не в агрессивных на тот конкретный момент замыслах Кремля.

Е.А.: И последний вопрос: как реагировало немецкое командование на разнообразные неожиданности, которые неизбежно порождал блицкриг?

Э.Л.: Немецкие военачальники были гениями в том, что касалось тактики, большим талантами в области оперативного искусства, – и, наверное, как расплата за это, сущими детьми в вопросах большой политики. Гитлер, желая вознаградить Эриха Манштейна за заслуги перед отечеством, предложил ему на выбор в сорок четвертом году два имения – одно на Рейне, другое в восточной Пруссии, близ Кенигсберга. Второе было чуть больше по площади – и прославленный фельдмаршал по этой причине выбрал именно его…

Перечитывая мемуары немецких военачальников, написанные десять-двадцать лет после окончания войны, я не перестаю поражаться их политической наивности: «Ах, если б фюрер разрешил мне пойти в Нормандии сюда, а не туда, если бы я вовремя получил танковые подкрепления, и т.д. и т.п, то высадка союзников провалилась бы!» Вполне допускаю. Но что ни один из них видел даже по прошествии длительного времени, так это того, что наградой за успех в Нормандии была бы им год спустя атомная бомбардировка не Хиросимы и Нагасаки, а Берлина.

Теперь о России. Не до вторжения, как следовало бы, а только спустя некоторое время командование вермахта поняло, в какое оно влезло болото, и что немецкая армия, способная на одном дыхании одолеть Западную Европу, Скандинавию и Польшу, элементарно не готова в материально-техническом смысле потянуть кампанию в стране такого размера, как СССР. Остальное, как говорится, – достояние истории.

Е.А.: Доктор Люттвак, большое спасибо!

XS
SM
MD
LG