6 сентября в Минском районном суде огласили приговор Марии Колесниковой и адвокату Максиму Знаку: 11 и 10 лет. Такие дикие – иначе не сказать – сроки уже не удивляют. Они демонстрируют белорусскому обществу, что ждет тех, кто посмеет выбрать Марию в качестве ролевой модели и нравственного ориентира.
Приговор Маше (белорусы всегда называют ее именно так: «наша Маша») вынесли ровно год спустя ее похищения: в этом тоже есть некая спланированность, эффект показательного завершения цикла, зачистки инфополя.
Предугадать подобные сроки год назад было бы невозможно: обычно белорусские власти и суды «расправлялись» с альтернативными кандидатами в президенты при помощи показательных тюремных сроков в 5 плюс-минус лет. Так, после выборов 2006 года пятилетний срок дали Александру Козулину (его освободили в 2008). После выборов 2010 года Николай Статкевич получил 6 лет (освободили досрочно в августе 2015, но снова посадили в мае 2020), Андрей Санников – 5 лет (освобожден досрочно в 2012 через несколько месяцев после прошения о помиловании). Учитывая досрочные освобождения, очевидно: цель пятилетних приговоров была демонстративная, ведь это продолжительность президентской каденции. Это значило: даже не думайте замахиваться на следующие выборы.
У нынешних приговоров также демонстративная цель – это жест победителя, но не по отношению к побежденным. Побежденных жалеют, отпускают под домашний арест, к ним относятся снисходительно, как к провинившимся школьникам: так, скажем, Лукашенко лично «простил» Романа Протасевича.
Колесникова и Знак – не побежденные. И именно на контрасте с проявлениями нечеловеческого великодушия к «признавшим вину», непокоренным дают шокирующие сроки – 11 лет Колесниковой, 14 лет Виктору Бабарико. И еще один немыслимый срок – целых 18 лет – офицеру Генштаба Вооруженных сил Беларуси Денису Ураду, осужденному за «измену государству». Денис, согласно следствию, передал телеграм-каналу NEXTA копию письма о необходимости задействовать военных для разгона протестов.
Еще одна цель таких приговоров – «застолбить территорию». Эти сроки сообщают: мы будем тут и через пять лет, но будем и через десять, и даже через пятнадцать.
А еще это послание белорусам, которым может захотеться протестовать на следующих выборах: мол, с вами будет то же самое. Белорусы отлично знают, что за убийства – даже с отягчающими обстоятельствами – часто дают меньшие сроки. То есть, режим говорит гражданам: хоть убейте, но протестовать вы больше не будете.
Гипертрофированные, нелепые приговоры демонстрируют каждой социальной группе, что ее ждет в случае неповиновения: студентам дадут по 2-3 года (фигуранты «дела студентов»). Бизнесменов и лидеров (Бабарико) будут карать, как убийц-рецидивистов. Военных, перешедших на сторону народа, ждет самое жестокое наказание. А простых, изначально даже не связанных с политикой небезразличных творческих белорусов – таких, как Маша – будут лишать свободы на десятилетия.
И еще одна очевидная цель таких приговоров – месть. Белорусская журналистка и издательница Саша Романова в своей колонке для DW отмечает: Лукашенко боится Машу. Поэтому и изменяет своему недавно озвученному принципу «с женщинами не воюю», предпочитая даже не доводить дело до войны, а оградить опасного противника от себя семью замками.
Абсурдность этих сроков еще и воздействует эмоционально, расшатывая точку нормы: ведь иногда белорусские суды выносят несправедливые решения, которым, тем не менее, можно радоваться. Скажем, два года лучше, чем десять. Отпустили сотрудников «Пресс-Клуба» – ура, хорошая новость. Но белорусы фрустрированы необходимостью испытывать радость из-за того, что невиновных людей, которых на полгода вырвали из жизни и держали в нечеловеческих условиях, благосклонно отпустили назад. Облегчение, которое не приносит облегчения – еще одна из эмоциональных травм современной Беларуси.
Распространенная реакция на это – гнев и острое чувство беспомощности. Слово «беспомощность» часто встречалось мне в соцсетях и оно обозначает не только эмоцию, но и действие: никто не может помочь прямо сейчас, сами белорусы не могут ничего сделать, и от этого тяжелее всего. Ведь такие приговоры – покушение на время жизни человека. Если представить, что Мария отсидит 11 лет – когда она выйдет из тюрьмы, ей будет 50! А Лукашенко исполнится 78. Когда он пришел к власти, Маше было 12. Это напоминает сказку Шварца о том, как пожилые злые волшебники украли время у детей и превратили их в стариков. Только вот в сказке дети зря тратили время – белорусские же дети, напротив, пытались как-то изменить ситуацию.
Похищение времени, а еще кража языка и речи – жесткая и показательная перформативная практика белорусских властей, ритуально наказывающих весь народ. Судебный процесс был закрытый, финальную речь Максима Знака, которая длилась три часа, не слышал никто, кроме находящихся в зале представителей власти и адвокатов. Речь Маши тоже слышали только судьи и адвокаты. Важнейшие высказывания обоих оказались герметичными, прозвучав среди тех, кто вряд ли в них даже вслушался.
У Маши отнимают язык – в ответ она выдает перформансы, как профессиональный артист (которым она и является), в распоряжении которого есть не только речь: боевая красная помада, танцы за решеткой и сердечки руками, закованными в кандалы. Отец Колесниковой в интервью «Нашей Ниве» рассказал, что испытывал в том числе и радость (вероятно, ту самую фрустрирующую радость, которую отмечают в себе многие белорусы) – ведь он «увидел наших детей, и увидел их не в качестве преступников, а в качестве людей, которые ощущают себя свободными и невиноватыми… Я не заметил в них депрессии, угодничества».
В деле Колесниковой и Знака 41 том (адвокаты Марии и Максима дали подписки о неразглашении, поэтому содержание дела публике неизвестно). Как это все можно было написать за год? Сколько человек над этим работало? Титанический объем затраченных на это времени и сил никто не оценит – материалы дела читать не будут, в будущем их используют только однажды: для восстановления справедливости.